Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том 3

Все тамплиеры поклонялись в ноги императору — неторопливо, без суеты, даже земной поклон они сделали с большим достоинством. Амдэ — Цыйон, совсем ещё юноша, невозмутимо слушал и наблюдал. Прирождённый повелитель, он умел держать себя так, чтобы чувства, которые он испытывал, было невозможно прочитать по его лицу, да никто и не смел слишком всматриваться в его лицо, а между тем это было бы весьма интересно. Живые черты выдавали очень умного и чрезвычайно любознательного человека, похоже, он не так уж был обеспокоен тем, чтобы тамплиеры воздали ему надлежащие почести, рыцари просто были ему очень интересны. Таинственные могучие воины, каждый из которых стоил сотни… они оказались не на столько уродливы, как о них говорили, а держали себя и впрямь, как цари. Да, безусловно, такое благородство манер и речей может быть свойственно только царям. Бог даровал царю царей особую милость, послав таких небывалых воинов, а как они понадобятся ему в ближайшее время…

Император не говорил ни слова, сохраняя непроницаемое выражение лица, но Анри всей душой ощутил, что он благосклонно относится к тамплиерам. Ещё Анри почувствовал, что в Амдэ — Цыйоне подлинное царственное величие сочетается с совершенным отсутствием надменности и высокомерия. Служить такому повелителю будет большим счастьем.

Поднесли дары, Анри с удовольствием рассказал, какие это великие святыни. Император благосклонно молчал. Наконец он спросил:

— Будут ли тамплиеры служить мне и только мне?

— Ваше величество, тамплиеры приносят страшные клятвы служить Христу и только Христу. Однако, ныне нам известна лишь одна возможность служения Христу — служение вашему величеству. Мы будем служить вам во славу Христову и тем исполним наши страшные клятвы. Только Христу и вам мы будем верны до последнего вздоха.

«Как глубоко они понимают священную суть нэгусэ нэгэст. Это не многим дано, только царям, и далеко не все цари имеют право так говорить с императором. Но они — имеют право, потому что ведают тайны Небес», — радостно думал Амдэ — Цыйон. Впрочем, он ничего не ответил тамплиерам.

Несмотря на то, что внешне император принял их очень сдержанно и не дал никаких обещаний, тамплиеры хорошо почувствовали, что он одарил их своей благосклонностью. Прошло уже почти два года, как они отбыли из Александрии, это было время тягостной, тревожной неопределённости, и вот наконец всё позади, они на службе у великого христианского императора.

Тамплиерам отвели великолепные покои, все они пребывали в прекрасном расположении духа и, проснувшись на следующий день по утру, благодарили Бога за то, что всё так прекрасно сложилось. Они не знали, что прямо сейчас в императорском дворце разыгрывается первый акт трагедии, которая на многие годы определит судьбу Эфиопии, а заодно и подвесит судьбу тамплиеров на очень тонком волоске.

На приём к императору пришли абунэ Якоб, патриарх Эфиопии, ичеге Филипп, а так же учёный монах абба Гонорий. Этот Гонорий был прекрасным проповедником, слава его красноречия гремела по всей стране. Было не вполне понятно, почему абба Гонорий сопровождает высших иерархов Эфиопской Церкви, кому и что он собирается проповедовать при дворе, но император согласился принять Гонория ради его славы и потому что об этом просили абунэ и ичеге. А о том, чего хотят от него эти двое, Амдэ — Цыйон даже не догадывался.

Когда посетители исполнили всё, что предписывал придворный этикет и отвесили все необходимые поклоны, абунэ Якоб начал осторожно и неторопливо:

— Ваше величество, до нас дошли слухи о том, что вы сожительствуете с собственной матерью…

Император молчал, лишь перестал приветливо улыбаться.

— Это страшный грех, ваше величество, — так же осторожно продолжил абунэ.

Император по–прежнему молчал, а его лицо стало напоминать застывшую маску фараона. Тогда ичеге решил, что пришло его время вставить слово:

— Ваше величество, в народе считают, что грех императора падёт на всю страну, и тогда нас постигнут неисчислимые бедствия. А ведь положение в стране сейчас очень сложное: на юге нас донимают оромо, на севере фалаша поднимают голову, на востоке нас теснят мусульмане. Если народ потеряет доверие к своему императору, если будет видеть в его греховности причину наших бедствий, мне даже страшно представить, что будет. Трон пошатнётся.

Лицо императора дрогнуло. Казалось, он уже готов заговорить, но он, как всегда не торопился. Абунэ и ичеге терпеливо ждали, когда повелитель скажет своё веское слово, но тут абба Гонорий решил, что пришёл его звёздный час. Он вступил в разговор с хорошо подготовленной речью, говорил жёстко, резко, веско. Он сыпал цитатами из Библии и красочными метафорами. Никто лучше аббы Гонория не смог бы доказать, что грех царя обязательно погубит страну, если царь не исправится и не покается. Его никто не перебивал, и он понемногу начал говорить всё громче, порою просто срываясь на визг, слова его всё больше дышали гневом профессионального обличителя. Кажется, он перестал понимать, что выступает сейчас не перед крестьянами, а перед императором. Всегда щедрый на оскорбительные эпитеты в адрес грешников, он и тут не удержался, ввернув несколько очень обидных для императора слов. Начисто лишённый такта, абба Гонорий расценил тишину, повисшую в тронном зале, как признак благоговейного внимания к его пламенной речи. Понемногу он впал в самый настоящий экстаз и, кажется, уже считал себя выше и патриарха, и императора, и всех ангелов небесных.

Абунэ и ичеге слушали яростного обличителя удручённо потупив взоры. Готовы ли они были к тому, что абба Гонорий так разойдётся? Входило ли это в их планы? Иерархи хорошо знали характер фанатичного проповедника и, если бы опасались того, что на приёме у императора он утратит чувство реальности, так не взяли бы его с собой. Оба они были вполне способны тонко и деликатно составить с императором непростой разговор, но если уж привлекли Гонория, так похоже, что добивались именно скандала, который им, почтенным людям, просто не по чину было устраивать.

Император так ни разу и не перебил аббу Гонория, беспрепятственно выслушав все оскорбления, которые тот на него обрушил. Когда проповедник наконец закончил, император хрипло прошептал лишь одно слово: «Плети».

Слуги поняли повелителя без лишних слов, с аббы Гонория тот час сорвали одежду и у самого трона принялись избивать его страшными ударами плетей. Гонорий дико визжал, оказалось, что он способен взять куда более высокие ноты, чем это ему удавалась во время проповеди. Его били примерно столько же по времени, сколько он перед этим говорил. Наконец император едва заметным движением руки дал знак прекратить экзекуцию. Страшно исполосованный Гонорий к тому времени уже потерял сознание и без движения лежал на полу. Абунэ и ичеге стояли всё так же молча и удручённо потупив взоры. Амдэ — Цыйон ещё долго пристально смотрел на них. Потом очень твёрдо и уверенно произнёс: «Судьбу государственных изменников я решу завтра». Так закончилась не самая удачная аудиенция из тех, какие давал нэгусэ нэгэст.