Анн Бренон - Сыны Несчастья

История его сестры Гильельмы, героини Нераскаявшейся, без сомнения, является в большей степени реконструкцией в виде романа, чем история славного пастуха. Жизнь Пейре Маури описана здесь, хотя и не без некоторых погрешностей, с определенной степенью точности, и в том, что касается хронологии событий, фактов, жестов и слов — это просто жизнь Пейре Маури.

Жизнь, которая, во всяком случае, была в два раза длиннее, чем у Гильельмы — вот почему мне понадобилось два тома, чтобы завершить ее описание. Пейре Маури, в отличие от своей юной сестры, достиг возраста, который он называл «зрелым», или (и это, как мне кажется, больше соответствует истине), «расцвета сил»: в 1324 году, когда инквизитор Жак Фурнье выносит ему приговор, великому пастуху исполняется около сорока лет. Об этой жизни мы знаем очень многое, и изобилие подробностей иногда порождает впечатление (впрочем, ложное), что мы знаем о нем всё. И если исторически Гильельма Маури известна только по нескольким косвенным упоминаниям, в основном взятым из показаний ее брата Пейре в реестре Инквизиции Памье, то можно сказать, что сам Пейре Маури говорит с нами непосредственно — чаще всего от первого лица — и много.

Собственно, жизнь Пейре Маури хронологически изложена — можно даже сказать, рассказана — непосредственно и с подробностями, с отступлениями, вызывающими интерес сами по себе, в длинном показании, которое он дает весной 1324 года перед Жаком Фурнье, инквизитором Памье. К тому же его показания можно поправить и дополнить другой информацией и другими подробностями, почерпнутыми из показаний достаточно большого количества свидетелей из близкого окружения Пейре: его брата Жоана Маури, его товарищей–пастухов Гийома Маурса или Гийома Бэйля, его соседей из Арка — Себелии Пейре или Гийома Эсканье, и даже из отчета шпиона и агента Арнота Бэйля — Сикре.

Однако, ничто не выглядит таким простым, каким кажется на первый взгляд. В откровенном рассказе о своей жизни, который Пейре Маури сам преподносит Жаку Фурнье, большое количество эпизодов остаются не совсем понятны современному читателю — потому что у него нет ключей от этого рассказа. Как подать эти, иногда странные жесты, эти не совсем связные слова, и всё остальное, что Пейре рассказывает инквизатору о своей жизни — в том числе недомолвки и ложь — не пытаясь придать этому смысл? Кроме того, задачу еще усложняет то, что между разными показаниями тоже существуют противоречия и нестыковки. Показания Пейре Маури, Себелии Пейре или Гийома Эсканье часто представляют одни и те же события, но при этом их версии расходятся. Если большое количество фактов в них совпадает, то их почти невозможно расставить в хронологическом порядке (в каком году происходило то или иное?) или даже в относительном порядке (что после чего происходило?). Для этого можно было бы воспользоваться, например, логикой перемещения добрых людей; когда каждый из них, а иногда и по двое, осуществляли свои миссии, переходя из Сабартес в Тулузен, из Разес в Лаурагэ. Фактически, если мы будем придерживаться хронологии, изложенной самим Пейре Маури, то ей абсолютно невозможно следовать в логическом порядке: годы и события у него переплетаются и вытесняют одно другое, как перепутанные лианы девственного леса. Потому нельзя рационально восстановить события, не дополняя его показания не менее подробными показаниями других свидетелей.

Точно так же мы видим противоречия и между разными показаниями. Например, очень хорошо чувствуется взаимный антагонизм и антипатия между молодым пастухом и женой его хозяина, скотовода Раймонда Пейре — Сабартес. Дама Себелия обвинила Пейре перед инквизитором, дойдя даже до заявления, что именно он толкнул ее мужа на скользкую дорожку ереси. Она представила его, как некоего катарского ханжу, сурового и любящего осыпать верующих — особенно женщин — злобными упреками; как человека, вечно лезущего повсюду со своими добрыми людьми. Из показаний же самого Пейре, из его способа выражаться, мы, наоборот, видим человека интеллигентного, тонкого и открытого, с прекрасными человеческими качествами.

Нас не должно удивлять, что иногда мы ловим его «на месте преступления» — на прямой лжи инквизитору. Конечно же, я не говорю это для того, чтобы его порицать! Например, когда он говорит, что встречал доброго человека Пейре Отье один–единственный раз. Что после врезавшейся в его память проповеди, благодаря которой Старший сделал его добрым верующим, он никогда больше его не видел. А ведь на протяжении своего очень длинного рассказа Пейре сам себя дополняет и сам себе противоречит, вспоминая также и другие разговоры, которые он вел с добрым человеком — и это говорит нам о том, что не все в его портрете, нарисованном Себелией Пейре, было плодом воображения. Вся его жизнь свидетельствует о том, что он был большим другом добрых людей и, конечно же, находился в их обществе чаще, чем говорил об этом. Само собой, он пытается говорить о добрых людях как можно меньше. Но когда он вынужден это делать, когда должен отвечать на точно поставленные вопросы, он никогда не пытается ни карикатуризировать их, ни обвинять, ни очернять — чтобы заслужить себе снисхождение. Наоборот. Перед инквизитором он всегда изображает их уважаемыми и человечными. Достойными веры, которой он был предан, и, которой, скорее всего, так и остался предан в глубине души.

И сам он, свидетельствуя перед Жаком Фурнье, до конца оставался упрямцем, mordicus, так и не сознавшись, например, в том, что был замешан в помощи беглецам из Мура Каркассона в апреле 1309 года, помогая им уйти в Руссильон через брод на реке Агли. Он держался этого, несмотря на абсолютную неправдоподобность этой гипотезы, потому что беглецы были его ближайшими друзьями, и несмотря на странное совпадение, что они прошли через брод в Расигуэрес в двух шагах от того места, где находился пастух, и не вступили с ним в контакт. Впрочем, о том, что произошло на самом деле, мы тоже знаем из рассказа самого Пейре, через некоторое время поведавшего эту историю своему хорошему товарищу Гийому Маурсу, которому он доверял и не имел никаких оснований лгать. Как он накормил беглецов и помог им. Как он затем избежал правосудия архиепископа Нарбоннского, благодаря солидарности своих друзей из Планезес. Здесь мы обнаруживаем еще один ключ, дающий ответ на вопрос, почему он лжет инквизитору, и открывающий для нас саму суть личности Пейре Маури. Он лжет не для того, чтобы оправдать самого себя. Ему нечего было терять, поскольку в вопросе о поддержке и защите еретиков он и так влип по уши. Просто он не хотел, чтобы его друзей обвинили в лжесвидетельстве: всех этих людей из Планезес, начиная с бальи, которые отважились защищать его и свидетельствовать за него, и которые сильно рисковали, если бы из–за этой истории они предстали перед судом.