Анн Бренон - Сыны Несчастья

Ему уже было почти восемнадцать, Пейре Маури. Он был красивым, хорошо сложенным юношей, с крупным торсом, меднокожим, светлоглазым и светловолосым, высоко и гордо держащим голову. Черты его лица были присущи всем Маури — небольшой нос с горбинкой и резко очерченные, выдающиеся скулы. Хоть на его подбородке едва пробивалась борода, он уже не хотел быть на иждивении своего отца. Конечно, ему еще требовался год или два, чтобы стать настоящим пастухом и наниматься на работу, приносить в дом заработок — то несколько мотков шерсти для собственных нужд, то несколько ягнят по весне для своей отары. Потому предложение, которое сделал ему Раймонд Маулен, было для него как нельзя кстати, и позволяло ему уже сейчас встать на ноги. Еще и в Арке, в этой далекой благословенной долине, где земля красная и охряная, трава зеленая и дуют ласковые ветры. Там жили переселенцы из Сабартес, люди, которых он знал. Почти все они были устремлены к Добру. Нет сомнений, что отец Маури, сгорбленный над ткацким станком, пытаясь справиться с выводком из шести или семи детей, которых ему нужно кормить, согласится и обрадуется. Это шанс для Пейре.

Именно об этом думал юноша, опершись спиной на ствол молодого бука у обочины битого серданьского тракта, большой дороги, которая пересекала плато д’Айю, шла через Праде и спускалась в долину Акса, а потом поднималась в Пючсерда через Оспиталет Сен — Сюзан и ворота Пьюморен. Шанс для Пейре. Еще и в Арке. В Арке, где живет эта девушка, пустившая в него стрелу взгляда, который так взволновал его. Память о котором тревожит и не оставляет его ни минуту. Бернада, старшая из дочерей д’Эсквина, из маленького хутора на горном хребте за долиной Арка, со стороны ущелья Перруш. Но сегодня Пейре пока что в Монтайю.

Юный пастух потянулся, повернул голову; массивный силуэт замка графа де Фуа во всем его величии возвышался над дорогой. В этой полуденной жаре, казалось, ничто не шелохнется. Даже знамена висели, словно мертвые. Из деревни Монтайю, домики которой лепились по склону, не доносилось ни звука. Все словно уснуло под жарким, южным полуденным солнцем, и даже овцы, собравшись вместе, казались одной большой живой неподвижной грудой. Они стояли, подняв украшенные рогами головы, и совсем не щипали траву. В легкой тени бука собака, растянувшись во всю длину, лежала у ног пастуха, по–дружески прижавшись к нему, и он ощущал прикосновение ее шелковистой шерсти. Высокогорье было еще одето в призрачную зелень, которую жаркое солнце вскоре превратит в медь и золото.

Пейре подумал, что самое время перекусить и промочить горло, и вынул из котомки кусок хлеба и сухую колбасу, которые дала ему мать. Но тут лабрит внезапно вскочил, шерсть у него встала дыбом, он зарычал. Пейре тоже было вскочил на ноги, но потом заулыбался и успокоил собаку. По битому тракту, по направлению к деревне, шел его старший брат, Гийом Маури, приближаясь к нему в бликах белого и зеленого света. Вместе с ним был его друг, Гийом Белот. Старший Маури был высоким и немного худощавым, а старший Белот — коренастым и плотным. Оба они несли какие–то железные инструменты.

— Что вы делаете в такой жаркий полдень? Еще не обедали?

Гийом Маури издал горловой смешок, сбросил со спины большую перевязь, на которой висели топор, пила и топорик, и опустился на траву рядом с братом.

— Мы идем из леса Озе, где рубили дерево для перекрытий. Сейчас как раз самое время. Пока дерево высохнет, будет уже сентябрь. А если лето будет гнилое, то не очень весело всё переделывать накануне зимы… Мы вышли рано утром, чтобы нарубить дерева для крыши дома Маури, а также для дома Маурсов — я имею в виду дом моей красавицы Азалаис…

— Ещё Белотов не забудь, — добавил, смеясь, Гийом Белот, который остался стоять, и только переминался с ноги на ногу.

Гийом Маури по–дружески погрузил руки в густую соломенного цвета шерсть лабрита, выпрямился и повернулся к своему брату Пейре.

— Мы ушли в лес еще утром, но задержались там. Ты ничего не видел, ничего не слышал, потому что спал в жаркий полдень подле овец. И потом, ты еще слишком мал, надо сказать!

Гийом Белот тоже швырнул инструменты в траву и присел на колени возле братьев Маури. И вот молодые люди, усевшись на корточки, образовали небольшой круг. Их локти соприкасались, они склонили друг к другу головы. Поскольку было тепло, все трое отбросили капюшоны на плечи, а их волосы переплетались. Пряди Пейре цвета высушенной соломы, темные кудри его брата Гийома, редкие рыжеватые пучки волос Гийома Белота. Они шептались.

— У Гийома Бенета живут добрые люди… Мессер Гийом Отье, его шурин, и Андрю из Праде… Они сейчас спят, отдыхают. А ночью мы пойдем с ними увидеться. Ведь есть еще добрые верующие в Монтайю. И они желают видеть их. Но сейчас не нужно их будить.

— Я пойду с вами…

— Мать сварила им чечевицы и капусты. Нужно еще собрать муки. Для этого мы и возвращаемся в деревню.

— Видишь ли, к ним не пристало приходить с пустыми руками…

Гийом Маури попытался устроиться получше и уселся на пятки. Он был выше своего брата, но уже в плечах, выражение его лица было ясным и приятным, с тонким профилем и высокими скулами. Взгляд его темно–зеленых глаз всегда устремлялся прямо в лицо миру, с тем гордым выражением, которое всегда появлялось у него, когда он говорил. Гийом Белот наблюдал за Пейре краем глаза, за Пейре, напоминавшем нахохлившегося орленка, и сказал себе, что эти Маури определенно какие–то особенные. Среди юношей их возраста, которые уже покинули детские игры, мало было таких, кто не преисполнился бы к ним уважения. А сейчас Гийом Маури очень серьезно объяснял брату, которого он был на два года старше, что нужно помогать добрым людям.

— Они всё оставили, — говорил он ему. — Всё, что у них было. И они взяли только то, что было нужно на дорогу в Италию и обратно, и на пребывание там. А если бы у них что–то осталось, то сразу же было бы конфисковано офицерами Монсеньора графа и по приказу епископа.

— Да, епископы и архиереи, — нервно вмешался Гийом Белот, — а также каноники, аббаты и бесчисленный батальон попов, которые только и ждут, чтобы урвать что–нибудь из нашего бедного имущества. И силой вырывают у нас налоги, десятину, и всё прочее!

— А вдобавок, — смеясь, зубоскалил старший Маури, — они еще хотят, чтобы ты добровольно давал им что–то для святых в часовнях…

И он умолк, а его брат Пейре думал о шерсти, которую с каждой стрижки овец пастухи преподносят Богоматери Монтайю с благословения ректора. Черная статуя, перед которой горят свечи. Святая Мария во Плоти, покровительница отар и пастухов. Само собой, Пейре также приносил ей пожертвования вместе с другими пастухами. Он даже не мог представить, что без этого можно обойтись. Там, возле церкви, где скала, ставили пастушеский посох, украшенный лентами и большой белой хоругвью. Как еще можно добиться того, чтобы Святая Дева хранила отары во время ближайшего выпаса? Конечно, не она забирает всю эту шерсть, которую они преподносят, ведь Мать Господа Нашего не моет и не прядет ее, и в нее не одевается. Он прекрасно знал, что все эти мотки шерсти забирает поп и отдает их своей собственной матери. Зазвучавший внезапно серьезный и пронзительный голос брата Гийома вырвал юного пастуха из его мыслей.