Юсиф Чеменземинли - В крови

— Гюльназ, слышишь, Гюльназ! Они говорят — Сафар! Как же так?! Ведь это тот парень, которого он присылал!

— По–твоему выходит люди — лгут? Понятно — Сафар! Схитрил. Не мог же он прийти к вам и сразу: «Вот, он я, гачаг-Сафар!»?

Но Телли уже не слушала ее, она не отрывала глаз от Сафара. Какая жалость, что городские ворота были так близко!.. Уже через несколько минут подковы Гамера звенели по камням под аркой городских ворот…

Телли не хотела смотреть ни на пленных, ни на живописно разодетых солдат, ни на нанизанные на копья почерневшие человеческие головы. Все помыслы ее, как и черные блестящие от счастья глаза, были устремлены туда, к воротам, за которыми скрылся Сафар.

Гянджинский поход заметно усилил влияние и авторитет Ибрагим–хана. Во дворце по случаю победы состоялось грандиозное торжество, город был празднично освещен, палили пушки, приближенным хана щедро раздавались подарки. И вдруг пришло известие о смерти Керим–хана Зенда, около тридцати лет бывшего наместником в Иране. Торжество было нарушено — радость померкла. Снова тревога поселилась во дворце карабахского хана.

Получив известие о смерти Керим–хана, Ибрагим–хан тотчас призвал к себе Вагифа. Они заперлись в одной из дальних комнат и стали обсуждать положение, создавшееся на Востоке.

— Что ж, в Иране каждые двадцать–двадцать пять лет происходят перевороты и кровопролитие, — с присущей ему невозмутимостью заметил Вагиф. — Сейчас там, по всей видимости, создалось положение, подобное тому, какое предшествовало появлению Надир–шаха. В каждом городишке объявится хан, все они будут посягать на трон, и снова рекой польется людская кровь…

— Но ведь это и нас может коснуться? — встревоженно спросил хан, заглядывая в лицо Вагифу.

— А как же — непременно коснется, — кивнул Вагиф, неспешно перебирая четки. — Было ли хоть раз, чтоб мы остались в стороне, если в Иране смута? Надир тогда места живого не оставил от Карабаха, мечом и огнем прошел… Ведь это он угнал в Хорасан все население нашего ханства и Ширвана!.. Сколько тогда погибло народу!..

Они помолчали, вспоминая не столь уж давнее прошлое: кровь, пожары, голод, холеру. Бессчетные беды и несчастья…

— Проклятье!.. — пробормотал Ибрагим–хан. Он приподнялся и сел удобнее, скрестив перед собой ноги; под левый локоть сунул шелковую подушку. — Пусть бы бесились, пусть бы делали все, что заблагорассудится, только там, у себя, по ту сторону Аракса!..

— Ну, это едва ли будет… — с сомнением произнес Вагиф… Он не хотел скрывать от хана серьезности создавшегося положения. — Они непременно будут требовать от нас повиновения! Согласишься на их условия — горе, не согласишься — вдвое!

Хан снова сделал несколько суетливых, выдающих душевную муку движений, затянулся кальяном и, касаясь бороды концом мундштука, с надеждой заглянул Вагифу в лицо. Тот улыбнулся:

— Прямой опасности пока нет. Мы действовали правильно, в соответствии с обстановкой. В Тегеране у нас родство, мы расширили переписку с бейлербеем, получаем точные сведения, принимаем соответствующие меры…

Невозмутимость Вагифа в какой–то мере передалась хану; он помолчал немного, подумал и сказал невесело, но спокойно:

— Под влиянием покойного наместника и благодаря огромной силе, которой тот располагал, Фатали–хан долгое время держал себя в узде. Как бы он теперь голову не поднял!..

— Да, сейчас у Фатали–хана дела пойдут несколько иначе.

Вагиф прекрасно сознавал, сколь серьезно создавшееся положение, и все–таки голос его был ровен и бесстрастен.

— Четыре года тому назад в Дербент были призваны русские войска. Но тогда в Табасаране и Казыкумуке шла междоусобица. Теперь же…

— А что теперь?! — прервал его Ибрагим–хан. — Разве тот, кто призвал русские войска четыре года назад, не может сделать того же сейчас?!

— Эта мысль мне тоже пришла в голову, — ответил Вагиф, — но я сомневаюсь, смогут ли русские войска прибыть теперь. Вашей милости известно: прийти–то они тогда пришли, но не задержались, значит была причина. Екатерина заключила мир с турками, и Фатали–хан не может не знать, как это влияет на наши дела.

Долго продолжалась беседа. Наконец решено было принять некоторые меры. Мамедгасан и Мирза Али–мамед должны были отправиться на Аракc, Ибрагим–хан и Вагиф — на Куру: надо было незамедлительно проверить состояние войск, наличие продовольствия и фуража.

Облегченно вздохнув, хан благодарно посмотрел на Вагифа и затянулся — весело забулькала вода в эмалевом кальяне…

Покурив, хан кликнул нукера:

— Прими! — он взглядом указал на кальян.

Нукер осторожно взял кальян, понес к выходу. В дверях показалась Шахниса–ханум.

— А! — шутливо протянула она, — опять ашуг что–то хану нашептывает!

Вагиф поднялся, уступил место ханше. Та села, тяжело отдуваясь.

— Значит, траур решили продлить? — женщина усмехнулась и, сразу вдруг помрачнев, спросила встревоженно: — Ахунд, а как там бейлербей, ничего?

— Если не ввяжется в драку…

Шахниса–ханум тяжело вздохнула, глаза ее наполнились слезами.

— Что будет, то и будет, — сказала она, теребя свой рукав, — на все воля аллаха!

Ибрагим–хан сидел, устремив взгляд в открытое окно, думал о чем–то. Ему видна была западная часть города, мазанки махаллы кочерли, темные кровли, дым, вьющийся над отверстиями в крышах… Женщины сушили кизяк, ребятишки стреляли в цель, несколько парней в коротких штанах состязались в метании палиц…

Направо, возле крепостной башни упражнялись с пушкой бомбардиры — все они были из рода Джаванширов; смотреть на пушкарей было приятно, и лицо хана на секунду просветлело… Выше, за крепостью, вздымались поросшие кустарниками скалы, над ними — хмурое, все в густых облаках небо…

— Ахунд! — сказал хан, отрывая взор от невеселой картины. — Надо обо всем сообщить Ираклию, пусть будет в готовности. Ты напиши ему.

— Письмо уже готово! Я вчера написал. Когда пошлете гонца?

— Немедленно! Время терять нельзя. Утром сразу и отправим! Что там ни говори, а с Фатали–ханом ухо надо держать востро! — И добавил, подумав: — Омар–хану тоже напиши, пусть и он подготовится на всякий случай.

— Будет сделано! — коротко ответил Вагиф. Взглянул хану в лицо, хотел что–то добавить, но промолчал.

«Не стоит пока, сразу все объяснить трудно».

Вагиф сидел перед изукрашенным резьбой зеркалом. Предстояло высушить хну, которую приглашенный на дом цирюльник положил ему на бороду.

— Давай мастер, начинай, — попросил Вагиф, — мне надо спешить!

Цирюльник нацепил ему на грудь красный передник и стал смачивать голову. Как все цирюльники на свете, он был человек словоохотливый, но пока еще помалкивал, не находя повода развязать язык. Потом, видно, решил, что для начала годится хна.