Юсиф Чеменземинли - В крови

Как ни распинался старшина, переубедить мельника ему не удалось. Он наперед знал, что к мельнику и на козе не подъедешь, и не больно–то на него рассчитывал, и все–таки, окончательно потеряв надежду, мысленно обругал упрямца меднолобым.

Мельник Осман родом был из Ширвана; в один из своих набегов Мехралы–бек пригнал его сюда в числе других пленников; домишко Османа был среди первых построек, выросших возле кягриза. Нравом Осман заметно разнился от соседей, человек он был решительный, твердый, из тех, у кого слово с делом не расходится; в деревне его прозвали «Осман–упрямец». Все это старшине было доподлинно известно, а потому он не стал больше тратить слов, однако, явившись к молодому беку, твердо сказал ему, чтоб не терял надежды.

Так прошло три дня. Старшина из кожи вон лез, чтобы развлечь молодых гостей. Каких только затей не устраивал — и охоту, и всякое другое, а сам тем временем направил к мельнику деревенских стариков. Но и ходатайство аксакалов не помогло, упрямец стоял на своем. Что тут поделаешь? Старшина велел схватить девушку у колодца да и увезти — тем дело и кончилось.

Разбитый Ибрагим–ханом на Куре, Фатали–хан не успокаивался — требовал выдачи Хаджи Маликмамеда и спешно накапливал войска. В августе 1780 года Фатали–хан с десятью тысячами лезгинских всадников снова начал продвигаться к Куре. Однако, не получив вовремя жалованья, лезгины–наемники разбежались по домам.

В конце осени стало известно, что в Кубе опять неспокойно. Сафар разведал, что там сосредоточено восьмитысячное войско. Мирза Алимамед, получив эти сведения, сообщил их Вагифу, тот — Ибрагим–хану.

— Хан, — с присущей ему мягкой настойчивостью заговорил Вагиф, — преданность моя известна тебе. Для величия и благополучия твоего и твоего ханства я делаю все, что в слабых моих силах. Люди, познавшие науку жизни, искушенные в делах государственных, давно уже пришли к такому выводу: «Друга привечай, врага выпроваживай!» Владыки, не желавшие прислушиваться к советам умудренных, всегда оставались в накладе. Послушай же моего совета! Держать огромное войско слишком тяжко и для казны и для народа. Не лучше ли поискать других путей?.. Нам нужно обмануть Фатали, превзойти его в хитрости.

Хан молча покусывал губы, глаза его налились кровью, однако возразить Вагифу было нечего — это он понимал.

— Хорошо, что же делать? — спросил он срывающимся голосом.

— Прежде всего то, на что я уже не раз обращал внимание хана. Нет никакого расчета и дальше держать в тюрьме Хаджи Маликмамед–хана. Его надо освободить, а Фатали припугнуть…

— Как? — нетерпеливо прервал его хан.

— Надо предупредить кубинского хана, что, если он не угомонится, мы объединимся с Агамухамед–ханом — камня на камне не оставим в его владениях!..

— А Фатали поверит?

— Заставим поверить. Неплохо было бы также войти с ним в родство… Если одна из сестер Фатали поселится в гареме хана, это отнюдь не повредит делу…

Ибрагим–хан начал остывать, слушал с интересом. На мгновение резкие черты его смягчались, словно затуманенные негой страсти… Потом хан вдруг снова нахмурил брови — какая–то новая мысль придала его лицу зловещее выражение.

— Ну, а что ты скажешь насчет гянджинского Мамеда? — насмешливо спросил он, имея в виду ослепленного им хана Гянджи.

— Мамед понес заслуженное наказание. Того, кто осмеливается перечить хану, возмездие не минует… Но его семья… Чем провинились беспомощные женщины, дети? Хан всегда был милосерден к слабым. И аллах благословляет его за это, даруя богатство и непобедимость. Семья Мамед–хана в беде, они ждут помощи от хана Карабаха, в щедрости не уступающего Хатамтаи!.. [41] Хатамтаи — миф щедрости, легендарный богач, раздавший людям все свое состояние.

— Ну хорошо, хорошо! — Хан смягчился окончательно. — Скажи Шахмамеду, пусть распорядится… — Он вдруг улыбнулся какой–то своей мысли и с довольным видом начал поглаживать бороду.

Хаджи Маликмамед–хан был выпущен из зиндана в тот же день. Многие месяцы не знавший ни бани, ни ножниц цирюльника, арестант весь оброс — волосы свисали ему на плечи, борода закрывала грудь, к тому же он обовшивел. Вагиф отправил беднягу в баню, приказал обрить, привести в порядок его бороду, дал теплую одежду.

Зима была в разгаре. Дороги замело снегом, тропинки сковало льдом — сообщение с Агдамом прекратилось. Немало уже насчитывалось жертв: люди замерзали в пути или срывались в пропасть с обледенелых троп. Ехать было немыслимо, и Вагиф пригласил бакинского хана к себе — погостить, пока не откроется перевал.

После долгого пребывания в темнице Хаджи Маликмамед–хан похож был на скелет, обтянутый кожей. Но, несмотря на все страдания, он не потерял веры и по–прежнему уповал на мудрость всевышнего.

— Значит мне предначертано было терпеть эти муки, — смиренно сказал он Вагифу. — От судьбы никуда не скроешься!

С сочувственной улыбкой слушал Вагиф этого мягкого, доброго, глубоко верующего человека. Спорить с ним не хотелось. И все–таки он спросил:

— Хан, но ведь человек — разумное, сильное существо. Аллах дал ему рассудок, дал волю. Что может сделать всевышний, если ты не желаешь пользоваться его дарами, если отринул их?

— Ничто не происходит без соизволения аллаха, — повторил Хаджи Маликмамед–хаи непреклонно и твердо. — Совершается лишь то, что должно свершиться. Люди отвернулись от аллаха, и в наказание им всевышний создал тиранию. Вот мы и терпим муки. Ты ученый муж, ты мудр, сведущ в науках, в истории человеческой, и тебе, конечно, известен случай с той птицей, что, не ко времени сбросив оперение, осталась вдруг обнаженной, беззащитной пред холодами. Но приказал аллах: не быть зиме! И не выпал снег, и было тепло, как летом: и тепло стояло до той поры, пока малая птаха эта не оперилась вновь… Разве земные повелители, чтущие шариат, могут совершить хоть что–нибудь подобное?! Нет, ахунд, занятые мирскими заботами, обольщенные мирскими соблазнами, мы по уши погрязли в грехах. Там, в тюрьме, я дал обет: как только приду в Баку, откажусь от престола, уйду в Мекку и буду служить лишь аллаху…

Хан умолк, смиренно перебирая четки. С мягкой усмешкой смотрел Вагиф на этого чистого сердцем человека, размышляя над его словами…

Прошло три дня, погода смягчилась. Хаджи Маликмамед–хану дали коня, двух нукеров в сопровождение, и он отправился в путь. Освобождение его лишило Фатали–хана хорошего предлога снова двинуться на Карабах. Ни один из его единомышленников, ни ширванский хан, ни Шамхал не пожелали понапрасну проливать кровь.

Был морозный вечер. Снег, сыпавший всю ночь, утих, луна заливала все вокруг перламутровым призрачным светом. Дома сидеть не хотелось.