Юсиф Чеменземинли - В крови

— Кызханум! — Вагиф обернулся к жене, расположившейся против него у камина со спицами и чулком в руках, — собирайся, пойдем к хану в гости!

Не вынимая спиц, Кызханум молча сложила вязанье, поднялась и вышла из комнаты. Слуга принес Вагифу верхнюю одежду, папаху. Минут через пятнадцать они были готовы. На Кызханум был подбитый мехом бархатный кафтанчик, на ногах — короткие, подвязанные у колен чулки. Голову украшала чалма из шерстяной ткани. Вагиф облачился в соболью шубу.

Они вышли. Ярко светила луна, но тем не менее их сопровождали два нукера с фонарями: один — спереди, другой — сзади.

Во дворце они разошлись в разные стороны. Кызханум отправилась к женщинам, Вагиф — в зимние покои хана. Потрескивая, горел камин, бросал отблески на приглушенные полумраком стенные росписи, на пестрые ковры и гардины. По обе стороны от камина, в нишах, сияли вставленные в подсвечники свечи.

Ибрагим–хан, облокотясь на шелковые подушки, играл с Агасы–беком в «чашечки». Чуть поодаль стоял молодой нукер — прислуживал. Игра была не из мудреных: на луженый поднос опрокидывалось двенадцать чашек, под одной из них спрятано было кольцо. Задача состояла в том, чтоб угадать эту самую чашку. Когда Вагиф вошел, прислужник только что расставил чашки; играл хан, он медлил поднять руку. Хотел было уж взять одну из чашек, но увидел Вагифа и опустил руку.

— Ну, ахунд, ты вовремя явился! Я тут коменданта на петуха посадил! — хан рассмеялся довольный. — Везет мне сегодня!.. С первого раза накрываю!

Вагиф сел на указанное ему место у камина. Хан весело взглянул на него и снова принялся за игру.

— Ну, Агасы–бек, будешь знать, как со мной связываться! Это тебе не Алимамед!.. Вот, гляди! — и хан смело поднял одну из чашек, полукругом выстроенных на подносе. Кольца под чашкой не было.

Агасы–бек невольно улыбнулся. Хан, несколько обескураженный, поднял чашку, стоявшую на другом краю подноса, кольца опять не оказалось. У повелителя Карабаха начал подрагивать подбородок, — и Агасы–бек притих. Хан резко взмахнул рукой, потянулся к третьей чашке. Агасы–бек побледнел, он страстно желал, чтоб злополучное кольцо хоть на этот раз оказалось под чашкой. Но, словно назло ему, кольца снова не было. Хан отшвырнул чашку и обернулся к слуге.

— Иди сюда! Собери все это! — голос его звучал зловеще.

— Хан, — начал Вагиф. — На днях мне довелось увидеть прелюбопытную книжицу. В ней описывается прошлое этих мест. Ты ведь знаешь, я любопытен до таких вещей…

Хан, казалось, заинтересовался, гнев его вроде бы стал утихать. Вагиф, мгновенно уловив это изменение, быстро продолжал:

— Лет за тысячу до хиджры здесь, на земле Карабаха, жили огнепоклонники. Потом туранские племена, преодолев Вал Искандера, нахлынули со стороны Дербента и разграбили страну. Ирано–туранская война, описанная в «Шахнаме», протекла именно здесь, в междуречье Куры и Аракса. Многое повидала наша земля…

Поняв, что опасность миновала, Агасы–бек облегченно вздохнул, выпрямился и, выпятив неширокую, но крепкую грудь, решился вступить в разговор.

— Вашей милости известно, что, когда покойный Панах–хан ходил на Фатали–хана, я был ранен и несколько недель пролежал в Ардебиле. Присматривать за мной тамошний бейлербей поручил одному дервишу. Это был очень старый шейх, день и ночь проводил в молитвах. И лекарь был искусный, умело лечил мою рану. Бывало покончит с молитвой, садится у постели и начинает рассказывать… Он говорил, какая огромная страна была Аран. Столицу имела в Гяндже. На погибель этому прекрасному краю аллах создал ядовитых гадов — все здесь кишело змеями…

— Ну, а армяне в те времена где обитали? — спросил хан, совсем уже успокоившись.

— Армян здесь тогда еще не было, — объяснил Вагиф, — они пришли много позднее. — Здесь, в горах, они спасались от Чингиз–хана и от Тимурленга. Ведь армянские поселения так и называются: «сыгынак» — убежище… Армяне многое испытали, хлебнули горя, тяжелая судьба у этого народа…

Разговор становился все оживленнее. Хан слушал с интересом, — он узнал немало такого, о чем доселе ему не приходилось слышать. Кончились рассказы об истории края, пошли басни, присказки, всякие забавные приключения… Вагиф стал рассказывать о том, как вскоре после переезда в Карабах они с Ханмамедом и еще несколькими приятелями собрались погулять по окрестностям…

— Молодые мы тогда были, и вот захотелось нам в Топхану наведаться. Стали в путь снаряжаться. Денег у Ханмамеда нет. Я ему говорю, ничего, мол, обойдемся, ты возьми из еды что–нибудь: масла, яиц немного… Ушел Ханмамед за провиантом и пропал, нет как нет. Послали меня за ним. Прихожу, вижу, мать его возле тендира усадила, сама чуреки лепит, а он их печет, следит, чтобы зарумянились. Стою я в сторонке, гляжу на Ханмамеда. Вдруг вижу: масло у него из–под пояса течет!.. Ну что ты скажешь! Увидела мать, — а она не знала, что мы ехать собрались, — он ведь потихоньку хотел: «Ах ты, — кричит, — такой–сякой, мало того, что масло своровал, вон куда спрятать исхитрился!..»

Треснула его со злости по голове, а у того из–под шапки как потечет — в шапку–то он яйца спрятал.

Хан покатывался со смеху. Агасы–бек тоже нет–нет да и вытирал выступившие от смеха слезы на глазах. В самый разгар веселья вошел слуга и поставил перед гостями яблоки, груши, гранаты, айву… Все это прислали из деревень — сады были обложены налогом в пользу хана.

Вести, поступавшие с севера, вызывали во дворце большое волнение. Согласно донесению из Тифлиса, русские войска, размещенные на Северном Кавказе, сосредоточились сейчас у Кызлара. Фатали–хан то и дело переправлялся через Куру и грабил карабахские деревни. Непрекращающиеся в Иране междоусобицы давали себя знать и здесь, по эту сторону Аракса. Ибрагим–хан вынужден был заняться усилением гарнизонов крепостей и держать войска на Куре и Араксе. В самом ханстве тоже не было мира: армянские мелики [42] Мелик — владыка. и духовенство то и дело открыто выражали недовольство.

Хан вызвал к себе шурина своего Джумшуда. Когда тот, насмерть перепуганный, явился во дворец, Ибрагим–хан сидел погруженный в глубокое раздумье, при нем был Агасы–бек. Джумшуд поклонился, приветствуя хана, тот не ответил на приветствие. Некоторое время гость молча стоял перед ним, наконец, хан смерил шурина гневным взглядом и бросил:

— Садись!

Гость сел.

— Ты армянин, я мусульманин, — заговорил хан тоном, не предвещавшим ничего хорошего, — видел ты от меня когда–нибудь зло?

— Избави бог! — смиренно ответил Джумшуд. — Только почет и уважение.

— Сколько лет твоя сестра в моем гареме, слышала ли она от меня хоть одно грубое слово?