Юсиф Чеменземинли - В крови

Несмотря на оговорку, предложение Вагифа привело собравшихся в неистовство, со всех сторон слышались негодующие возгласы. Снова твердили о гяурах, о поношении веры, о бесчестьи… Вагиф спокойно выслушал все возражения, потом улыбнулся и сказал:

— Однажды один падишах бросил клич: тому, кто научит говорить его осла, он подарит целый мешок золота. Но если взявшийся за это дело не сумеет выучить осла, он будет казнен. И вот один старый бедный человек приходит к падишаху и говорит: «Я научу твоего осла говорить, дай мне три месяца сроку». Забрал мешок золота и ушел. Приходит домой, а жена и давай его пилить: «Что ж ты наделал, неразумный?! Мыслимое ли дело — научить осла человеческой речи! Пройдет три месяца, падишах казнит тебя и останусь я одна–одинешенька!..» А муж взглянул на нее с усмешкой и говорит: «Не горюй, жена, три месяца — это три месяца. За такой срок и падишах может почить, и осел сдохнуть, да и сам я могу преставиться…» Это я вам к тому рассказал, что не стоит печалиться прежде времени. Русское покровительство- это пока так, разговор… Далеко до всего этого…

Присказка пришлась по вкусу, даже хан просветлел, сидел, улыбался и, потягивая кальян, задумчиво рассматривал красоток, изображенных на сосуде. Потом внимательно оглядел присутствующих; устремив на него взгляды, все ждали решения.

— Значит, дело обстоит так: Ахунд Молла Панах сделал разумное предложение. Пусть он сам и выполняет его; в сопровождении нескольких беков я его отправлю в Тифлис. Писцом при нем будет Мирза — Джамал, у него великолепный почерк. Я предоставляю ахунду полную свободу действий: пусть поступает так, как того потребуют обстоятельства, — он человек мудрый и рассудительный, сведущ в политике, и внутренние наши дела ему досконально известны.

Приближенные хана молчанием выразили свое одобрение.

Была прекрасная осенняя пора. Деревья стояли в охре и багрянце, нарядные, как букеты цветов. Летний зной уже спал, а дожди еще не начинались, погода стояла мягкая, теплая. Пестрые сухие листья грустно шуршали под ногами.

Агабегим целые дни проводила во дворцовом саду со своей няней, донимая ее бесчисленными вопросами. Назлы души не чаяла в своей воспитаннице, своей умнице и на каждый ее вопрос старалась, как умела, ответить. Грамоты она не знала, но зато ей ведомы были бесчисленные дастаны, сказки, басни, веками хранившиеся в памяти народной. Все, что говорилось в этих сказаниях, Назлы считала непререкаемой истиной и потому бережно хранила в тетради своего сердца. Каждый день она как бы распахивала ее перед воспитанницей: читай, смотри!

Дракон напал па луну, хочет удушить, проглотить ее, и, чтобы отогнать чудовище, люди начинают стрелять из ружей, бить в медную посуду — так она рассказывала Агабегим о лунном затмении. А ненастье возникает вот отчего: один из небесных ангелов садится на скакуна и мчится, погоняя коня гамчы [45] Гамчы — кнут, плеть, хлыст. , — сверкает огненный гамчы; небо грохочет под ударами копыт…

Немало хранилось в памяти Назлы и сказаний о животных и птицах. Вот удод. Когда–то в давние–предавние времена жила–была девушка. Купалась она как–то в реке и вдруг застыдилась своей наготы и, устремив взор к небу, стала просить аллаха: «Сделай меня птицей, всевышний, мне стыдно оставаться девушкой!» Вот и стала с тех пор она птицей, той самой, с гребешком на голове…

С утра до ночи готова была слушать Агабегим–ага эти чудесные сказки и предания. Тяжко было бедняге возвращаться к «Череке» и отрывкам из корана, которые заставляла ее заучивать учительница!.. Там все было трудно, скучно, непонятно…

Сегодня занятий не было — учительница занемогла, и Агабегим с самого утра не расставалась с няней. После ужина они опять вышли в сад. Уже село солнце, кровавым заревом окрасив край неба.

— Доченька, смеркается уже… — Назлы тронула девочку за руку. — Пойдем домой!

Агабегим послушно шла за ней по тропинке, ко дворцу, и вдруг багровые облака заката привлекли ее взор.

— Няня, — с любопытством спросила девочка, — а почему небо такое красное?

Назлы обернулась, взглянула на небо…

— Жил–был однажды падишах, — со вздохом начала она. — И был у него любимый сын — единственная его отрада. И вот однажды шах взял себе молодую жену. Не ужились между собой жены, молодая каждый, день наговаривала мужу на старшую жену, старалась навлечь на нее немилость. А шах слушал… Дальше больше, решила молодая жена сына падишахова оклеветать. Поверил ей падишах, разгневался и велел палачу отрубить голову единственному сыну. Казнили шахского сына. Несчастная его мать набрала в горсть сыновней крови и, крикнув: «Пусть не остается на земле эта праведная кровь!», выплеснула ее на небо. И растеклась праведная кровь по всему небу… Вот как на ступит светопреставление, призовет всевышний падишаха пред очи свои, свершит над ним суд, и кровь сойдет с неба.

Агабегим, замерев, слушала нянину сказку, пугливо поглядывала на окрашенные пурпуром облака. Ей было жаль шахского сына. Безвинно погубленный юноша завладел ее помыслами.

— Няня, — прошептала девочка, когда они уже входили в комнату, — а юноша тогда оживет?

— Нет, милая, уже не оживет, он умер.

— А его в землю зарыли, да? Он под землей?

— Да, милая, под землей. Зарыли…

Мать Агабегим Тутубегим–ага сидела перед окном, потягивая кальян.

— Ну, о чем она тебя пытает, наша всезнайка, — с улыбкой спросила ханская жена, заметив, что дочь что–то шепнула няне.

— Да вот, почему, говорит, небо красное?

Тутубегим прищурила в усмешке серые глаза.

— И чего оно ей далось, небо это?

Назлы рассмеялась. Агабегим, зардевшись, подбежала к матери. Та схватила дочурку, принялась целовать.

— Приготовь–ка поужинать, — сказала она няне: — Девочка наша притомилась, ей спать пора!..

Назлы подошла к маленькому стенному шкафчику с изукрашенными резьбой дверцами, достала простоквашу, варенье, испеченные в тендире чуреки и, расстелив на ковре скатерть, стала кормить девочку.

Агабегим ела без всякой охоты, снова и снова расспрашивая няню про безвинно убитого юношу. Потом спросила, как делается простокваша, варенье… Как пекут чуреки она видела, а вот как растет пшеница, как из нее на мельнице мелят муку, это пришлось объяснить.

Тутубегим, потягивая кальян, вела разговор со старшей дочерью Тубубегим. Стараясь доказать дочери свою правоту, мать то и дело клялась могилой своего отца — Шахверди–хана.

Тутубегим была родом из Гянджи и в разговоре часто употребляла непонятные карабахцам слова, чем очень забавляла дочерей.

— Мама! Как, как? Земля волглая?

— Да, волглая! А гора долгая!

— Долгая! Ха! Ха! — девушка залилась смехом. Услышав эту веселую перебранку, Агабегим вскочила и с криком начала бегать по комнате.