Юсиф Чеменземинли - В крови

— Земля волглая! Земля волглая! Гора долгая! — под общий смех радостно вопила девчурка.

— Назлы! Хватит ей шалить, — строго сказала, наконец, ханша. — Мой и укладывай. Давно пора спать!

Дурной сон томить будет!

Каждой из жен Ибрагим–хапа отведены были во дворце двухкомнатные покои, одна из комнат предназначалась для детей. Няня увела девочку, уложила на стоявшей перед окном тахте.

Луна спелым яблоком висела над Багрыганом. Стоял теплый погожий вечер. В глубине сада, из–за дальней башни, доносились негромкие переборы саза — кто–то пел протяжно жалобную песню. С лужайки, слева от дворца, ему отвечал другой певец, голоса их сливались, придавая ночи неповторимое очарование; сердце Назлы было переполнено; сквозь полуопущенные ресницы глядела она на засыпающую природу и слушала, слушала… Назлы казалось, что она растворяется, исчезает, сливается с песней. Но девочка не дала няне предаваться блаженной дреме.

— Сказку! Расскажи сказку, няня! — настойчиво повторяла она, маленькими теплыми ручонками открывая ее отяжелевшие веки. Назлы протерла глаза и облокотилась на подушку.

— Было это давным–давно, в незапамятные года… Жил среди прочих рабов божьих богатырь по имени Огуз–хан. Коснется его конь земли копытом, земля содрогается, заржет — в небе гром гремит. Вот какой он был Огуз–хан… И вот однажды осадил Огуз–хан со своим войском крепость Демиркапы [46] Демиркапы. (старинное название Дербента) — означает «железные ворота». . А тамошний падишах и кричит ему из–за крепостных ворот: «Эй, ты кто: гоч или овца?» [47] Игра слов: «гоч» — баран; а второе значение — гочаг, храбрец, смельчак. . Огуз–хан как рявкнет «Гоч!», да так громко, что падишах даже сомлел со страху. Подбежали к нему визири да беки, привели в чувство. «Чего это, — говорят, — падишах сомлел, с какой такой напасти?» А падишах и говорит: «Ой, визири вы мои, беки вы мои! Много всяких полководцев подходило к нашим воротам и всех их я спрашивал: «Гоч или овца?» и все они отвечали: «Овца» и сразу же разбивали свои головы о железные ворота». А этот кричит «Гоч!» да так кричит, что от крика его ворота железные сотрясаются. Грозный он человек. Стал падишах с визирями судить–рядить, и надумали они открыть ворота добром…

— А теперь, доченька, — продолжала Назлы, — я о другом речь поведу. Была у Огуз–хана дочка — по имени Гюльтекин. И такая она была раскрасавица; ночью будто луна светила, днем — словно яркое солнышко. Мало того — богатырка она была, и было у нее под началом целое девичье воинство. Вот пришел однажды Огуз–хан вместе с дочерью к Араксу и говорит девицам–воинам: «Вот, девицы, равнина здесь, и ничего–то мне отсюда не видать, а хочу я, чтобы был здесь холм и чтоб видны мне были с него все земли, какие только на свете есть!» Поклонились девицы хану, взяли каждая по пригоршне земли и стали ссыпать ее в одно место — высоченный холм среди равнины там и поднялся. Взошла ханская дочь Гюльтекин на тот холм, стала вокруг озираться… А тем временем сидел иранский падишах в своем дворце, глядит — из–за Аракса солнце взошло — глазам больно!.. Спрашивает он своих беков да визирей, что это, мол, за чудо за такое, почему солнце из–за Аракса? А они ему, это, мол, не солнце взошло, это Огуз–ханова дочь Гюльтекин на холме стоит: днем она как солнышко ясное, ночью луне подобна. Задумался падишах, закручинился, даже палец с досады прикусил: «Хочу, говорит, эту девицу в жены взять!» Собирает падишах свое войско, идет с ним к Араксу.

А Огуз–хан видит, стоит у подножия холма человек, о камень стучит — знак подает, что сватать пришел. Посылает Огуз–хан своих нукеров — узнать, кто такой. И говорят ему, что шлет иранский падишах к нему сватов, дочку его сговаривать. Прослышала про это красавица Гюльтекин, собрала свое девичье войско, идет прямо к шаху. «Кто, говорит, тут меня сватать хочет?» Выходит падишах: «Я», — говорит, — а Гюльтекин ему: «Я за того замуж пойду, кто меня в бою осилит. Но знай: еще ни один человек не смог меня одолеть!»

И было у них великое сражение с иранским падишахом. Разбила его Гюльтекин в пух и в прах, за Аракс погнала… Гнала, гнала, притомилась, назад повернула, вся в поту, в крови. Ищет холм, на котором Огуз–хан, отец ее сидел, а холма–то и нет как нет… Взошла она тогда на гору Багрыган. Распустила свои девичьи косы — всю гору ими укрыла, — сидит, отца оплакивает. И где падут ее слезинки горькие, там фиалка взойдет… С тех пор и зовут гору Багрыган [48] Багрыган — дословно «кровь сердца». , — потому что здесь Гюльтекимово сердце кровью изошло — так она по отцу своему горевала. А фиалки с тех пор всегда головки клонят, это чтобы Багрыган не видеть, сердце печалью не терзать.

Сказка кончилась. Назлы взглянула на девочку. Но та давно уже спала, засунув под щеку пухлую ручонку.

Возглавляемое Вагифом посольство с превеликими трудностями добралось, наконец, до Тифлиса. Посланники вязли в снегу, пробивались сквозь буран — приехали чуть живые.

По прибытии в Тифлис придворный, ведавший приемом гостей, сразу же поселил их в доме одного из вельмож, где путники, наконец, могли отдохнуть. Однако Вагиф решил немедленно же наведаться в знаменитые тифлисские бани, о которых был премного наслышан.

— Ахунд, — с присущей ему заботливостью заметил Мирза Джамал, — в такую погоду, да к тому же после трудного пути, вы сразу отправляетесь в баню?! Упаси бог, простудитесь!

Вагиф ласковым отцовским взглядом окинул своего помощника, румяного, ясноглазого, по–юношески наивного…

— Сынок, я ведь в горах вырос, мне ни мороз, ни ветер не помеха! А вода, она на пользу, всю усталость смоет: и с души, и с тела. А там денек–другой и дома посидеть можно…

Подали лошадей, Вагиф облачился в соболью шубу; сопровождал его нукер, несший принадлежности для письма.

Стоял декабрь. Тифлис утопал в снегу. Впрочем, это не помешало русским войскам войти в город, и народ ликовал. Народ радовался приходу русских, потому что жаждал избавления от иранского ярма и кровавых набегов.

Обо всем этом Вагиф узнал от банщика Оджаггулу. Он лежал на каменной скамье, а банщик, то и дело взбивая пену, старательно намыливал его. Вагиф наслаждался, он изнемогал от блаженства, однако это не мешало ему поминутно задавать банщику вопросы.

— Ну и каково же теперь положение? — спросил Вагиф, когда мытье уже подходило к концу.

Банщик, человек бывалый и осторожный, не торопился с ответом. Внимательно оглядев Вагифа, он в свою очередь задал вопрос:

— А что, ага, ты человек не здешний?

— Не здешний.

— Так, так… — Оджаггулу кивнул понимающе. — Каково, говоришь, положение? Да сейчас не плохое, а бог даст и получше будет… Караваны вот из Ирана с каких пор не приходят… Погода–то сам видишь…