Юсиф Чеменземинли - В крови

— А Ираклий–то, небось, рассчитывал, что, прикрывшись Россией, всех нас прижмет!.. — Ибрагим–хан скривил губы в злорадной усмешке. — Не вышло. Эривань он ведь тоже из рук выпустил. И там дела пошли по–иному…

Гости молча жевали, не слышно было ничего, кроме громкого чавканья. Вагиф покончил с пловом, принялся за довгу. Съел несколько ложек, усмехнулся…

— А наши казахцы перекочевывают сюда, Ахмед–ага полторы тысячи семей привести намерен…

Обед уже заканчивался, когда слуга Вагифа сообщил, что к нему приехал гость — поэт Видади. Испросив извинения у хана, Вагиф немедленно отправился домой.

Старый друг, сидя у окна, оживленно беседовал с его сыном. Вагиф не дал гостю подняться, сам бросился к нему; друзья обнялись, расцеловались.

— Ты как, сыт, голоден? — поинтересовался Вагиф.

— Премного благодарен, — Видади скромно потупился — Меня уже накормили, я совершенно сыт.

Вагиф обернулся к сыну.

— Скажи, чтоб нам подали кофе! — и уселся напротив Видади, нетерпеливо поглядывая на него. Он так давно не видел друга, так истосковался по нему!..

Видади был среднего роста, худощавый, с густой проседью в бороде. Он был немногим старше Вагифа, лет на восемь, не больше, но по характеру своему — замкнутый, изверившийся, разочарованный, лишь в религии находивший утешение, — представлял собой полную противоположность Вагифу. Тем не менее поэтов связывала крепкая, искренняя дружба. Они постоянно переписывались, неизменно посылали друг другу свои новые стихи.

— Ну слава богу — приехал, — сказал Вагиф, с невыразимой теплотой глядя на старого друга. — Я так давно тебя жду!

— Да вот надумал… В Казахе жить трудновато стало, дай, думаю, поеду, разузнаю, как в Карабахе, может, стоит перебраться? Тогда и семью привезу…

— Значит, ты вроде меня: сначала «джаваншир», потом «кызылбаш»! Ну что ж, хорошо сделал!

Вагиф рассмеялся. Сдержанный Видади ответил ему мягкой улыбкой.

— А ты, Панах, все тот же: веселый, общительный, жизнерадостный… Не берет тебя старость!

— А это, дорогой Молла Вели, — с глубокой убежденностью сказал Вагиф, — зависит только от тебя самого, полегче надо жить, полегче, не больно–то в глубину лезть. Жизнь человеку дается только одна, значит не киснуть надо, а взять от нее все, что можно! А смерть что ж?.. Она все равно нас не минует. А пока живы, надо жить так, чтобы, когда конец придет, было что вспомнить!.. Это и есть высшая мудрость!

Видади не стал опровергать эту мысль, только заметил невесело:

— Многие беды и горести существуют независимо от человека…

— Как это независимо? Все зависит от человека! Человек может все!

— А эти войны, эта понапрасну пролитая кровь?! Сожженные деревни, отрубленные головы, выколотые глаза?! Можно ли быть веселым и спокойным, когда такое творится на свете?! Ну скажи мне, за что Хаджи Абдулькадыр удушил несчастного Гусейн–хана Муштага? В чем повинен был этот щедрый, великодушный человек? Потом сын Гусейн–хана Мамедгасан–хан убил Гаджи Абдулькадыра — отомстил за отца. Пусть даже он прав, пусть он должен был так поступить, но чем, скажи, виноваты были дети покойного — семеро его несчастных сыновей?.. Нет, невозможно радоваться, глядя на этот ужас!

— А что изменится, если ты только и будешь, что негодовать и предаваться отчаянию? В жизни бывают беды и огорчения, как у розы — шипы; не будь этих шипов, она, может быть, потеряла бы даже часть своей прелести! Ты наслаждаешься радостями жизни, ну так и муки ее принимай за благо, ибо они тоже — жизнь!

прочел он. Это было одно из самых любимых и самых известных его четверостиший. Слуга принес кофе.

— Молла Вели, — с легкой улыбкой сказал Вагиф, протягивая чашку другу. — Вот тебе пример: держа в руках чашечку кофе, наслаждаясь ароматом этого удивительного напитка, я забываю все тревоги, все муки мира. Нет, жизнь наша — земная жизнь, и, право, она неплохо устроена! Муха, простая, пошлая муха, поминутно кусающая нас, представляется нам подчас легкокрылым ангелом, и тогда мне хочется сказать ей:

На этот раз Видади рассмеялся от души; на минуту даже четки перестал перебирать.

— Нет, дорогой Панах, — сказал он с лукавой улыбкой, — все–таки я прав: такой уж ты уродился: тебе и за мушиной головкой видится белая шейка!

Вагиф поставил чашечку на скатерть и долго хохотал…

Видади все гостил у Вагифа. Когда Вагиф возвращался из дворца, друзья усаживались рядом и подолгу увлеченно беседовали; читали друг другу стихи, обменивались мнениями о положении в стране и за ее пределами. Вагиф, как всегда, много шутил, нередко ему удавалось развеселить и Видади.

— У нас каждый день что–нибудь чрезвычайное: то празднуем, то горестно вопим, — рассказывал он, — середины нет. Приехал Омар–хан, подарил хану грузинскую красотку, взамен увез сестру хана. Ибрагим–хан готов был взять в гарем и вдову покойного своего брата Мехралы–бека, да не вышло…

— Скажи, Панах, это правда, что Мамед–бек убил мать за то, что она дала согласие?

— Правда… — со вздохом ответил Вагиф. — Бедная женщина!.. Расстегнула платье, грудь открыла… «Сын мой! — кричит, — я же выкормила тебя этой грудью! Спрячь свой кинжал!..» Куда там! Злобой глаза застлало, — вонзил матери нож в сердце!

— Да… В страшное время мы живем! — Видади горестно вздохнул. — Ни почтения к родителям, ни благодарности!.. Предают самых близких людей…

Угнетенные тяжелыми думами, друзья долго молчали,

— Ну и что Ибрагим–хан? — с выражением гадливости на лице спросил Видади, — что он сказал на это?

— Что он может сделать — у него и без того забот полон рот, положение незавидное… А Мамед–бек он ведь как: поднял своих людей и был таков! Никто даже не знает, где он сейчас. А жаль его, не дай бог, к Агамухамед–хану пристанет, тогда совсем беда — он ведь места здешние, как свои пять пальцев знает, и сторонников у него здесь немало…

— А что сейчас в Иране? — поинтересовался Видади. — Все еще дерутся? Все льется мусульманская кровь? — Великая мука была в глазах Видади, когда он произносил эти слова.

— Льется, Молла Вели, льется понапрасну!.. Алимурад–хан умер от болезни, на его трон сел Лютфали–хан. Агамухамед–хан в Тегеране, там его род — Каджары… Изгнал из Астрабада родного своего брата Джафаркулу, теперь тот у Фатали–хана спасается, под покровительство России пойти решил… А англичане, говорят, в Исфаган артиллерию перебросили, много пушек… Одним словом, как сказал бы Молла Насреддин, каша какая–то получилась, ничего разобрать нельзя…