Елена Съянова - Гнездо орла

— Конечно! Конечно, конечно. Как хорошо ты придумал! Спасибо тебе.

— Это не я, а Грета. За что спасибо-то? — искренне удивился Рудольф.

Гитлер закашлялся.

— Горло опять болит, — пожаловался он. — За что спасибо? Вы с Гретой как-то умеете подумать обо всем. Твоя сестра младшего Бормана опекает, а ты — Еву. Конечно, пусть приедет и устроит все, как ей хочется. — Он снова закашлялся.

— Адольф, побереги себя. Если почувствуешь ухудшение, не скрывай, — сказал Гесс. — Моррель опять станет пичкать тебя всякой дрянью, но ведь нужно же и по-настоящему лечиться. Может быть, мне приехать?

— Скоро, Руди, уже скоро. Побудь еще с Эльзой, а то меня совесть заест.

«Перетряска генералитета идет по плану, — сделал Гесс вывод для себя. — Что ж, хотя бы это радует». В глубине души ему было досадно, что Гитлер держит его в стороне. Должно быть, помнит, как накануне «ночи длинных ножей» он, Рудольф, повычеркивал из списков больше половины приговоренных к смерти командиров штурмовиков. Но теперь ситуация была иной: ничьей жизни она не угрожала, разве только — репутациям. Обычная грязная интрига, без которой можно было бы обойтись, если немного помедлить, спланировать все поумней…

Зима была мягкой и снежной. Температура не опускалась ниже —5°, и постоянно порхали крупные голубоватые снежинки, казавшиеся теплыми, как клочки кроличьей шерсти.

И время двигалось так же мягко, как будто обтекая тех, кого согласилось побаловать, позволив почти забыть о себе.

Борман пустил подъемник к «Орлиному гнезду», и шестого днем они всей бергхофской компанией опробовали его, взяв с собой даже Буца. Однако возвращаться в это холодное великолепие вечером у всех пропало желание. В Бергхофе, поблизости от дома, имелся и еще один «Чайный домик» — недавно выстроенный красивый павильон из двух смежных комнат, обширной прихожей и комнаты для дам, с чудесным видом из широких окон на готический Зальцбург. Это была теплая «уютная» экзотика, вполне подходящая для празднования в немногочисленном обществе.

Еве очень хотелось, чтобы взяли с собой детей — Анхен и Генриха, — они ей очень нравились.

«Умные дети», — отзывался о племянниках и Гесс. Накануне он был поражен тем, как семилетняя Анхен играет со своим кузеном Буцем: вложив указательные пальцы в ладони малыша и дождавшись, когда он сожмет кулачки, она начинала потихоньку приподнимать младенца так, что вскоре он висел, крепко уцепившись, как обезьянка, согнув в локотках свои ручонки, и был очень доволен. (Рудольф тоже попытался было так поупражняться с сыном, но пальцы взрослых чересчур толсты.)

Но совершенно поразило их с Эльзой вот что: стоило только Эльзе (и всем взрослым) на минутку выйти из «детской», то есть оставить детей с Буцем одних, как они тотчас же садились возле его кроватки с высокими стенками, сложив руки на коленях, и принимались с ним разговаривать, не делая ни малейшей попытки до него дотронуться. И ведь никто их такому поведению не учил — это Рудольф и Эльза знали точно.

Любопытно было Рудольфу и наблюдать, как Роберт играет со своими двойняшками (или они с ним — как угодно). Сначала он думал, что Лей таким способом проходит с ними курс мировой истории, но затем понял, что все глубже, сложней.

— Это что, способ воспитания? — как-то спросил он Роберта.

— Просто мне с ними интересно, а им — со мной, — пожал плечами тот. — Хочешь попробовать? — предложил он. — Ты в детстве Купера читал?

Кто в детстве не читал Фенимора Купера?!

Рудольф попробовал и… втянулся. Теперь они вчетвером «охотились на бизонов», проводили караваны переселенцев через горящую прерию, состязались в ловкости и искусстве стрельбы с благородными индейцами и вместе с ними обороняли «форты» от злокозненных англичан. Любимцем детей был Чингачгук; именно он всегда выходил победителем из стычек с бледнолицыми.

— Как же ты после этого станешь внушать детям расовое превосходство? — иронизировал Гесс вечером шестого, когда они все уютно устроились в «Чайном домике» у камина.

— А сам-то ты в детстве во что играл? — отвечал Лей.

— Да в то же самое, — улыбнулся Рудольф. — В индейцев, в рыцарей, в Великую Французскую революцию…

— И с кем же из якобинских вождей ты себя идентифицировал?

— Постой, не отвечай! — вмешалась Маргарита. — Пусть сам догадается.

Лей подумал и пожал плечами:

— Знаешь, Руди, я скорее вижу тебя на скамьях Жиронды.

— Зато ты уж точно был Робеспьер, — хмыкнул Гесс.

— Вот кого всегда терпеть не мог! Позер, лицемер, зануда… Возьми любую речь: две трети — перечисление собственных заслуг. Скучнейшая личность! Так кем же воображал себя Рудольф? — обратился он к Маргарите.

— Догадайся, — настаивала она.

— Если Дантоном, то я, значит, ничего не понимаю. А если Маратом, то… твой брат с тех пор сильно переменился.

У Греты пропала улыбка. Эльза, быстро взглянув на мужа, опустила глаза. Но ни Гесс, ни Лей ничего не заметили. Рудольф, напротив, улыбнулся:

— Возможно. Но мне в этом человеке всегда импонировала искренность.

— Любопытно, а кем видел себя фюрер? — задумался Роберт.

— Он мне как-то признался в Ландсберге, что революционеры его раздражали, потому что их было слишком много, а должен был появиться один. Он и появился.

— Бонапарт или Наполеон? — спросила Эльза.

— Наполеон, конечно. Бонапарт был еще «одним из».

С Адольфом все было понятно, но Роберта интересовала Маргарита. Он вопросительно посмотрел на нее. Она поняла его взгляд:

— Да, у меня был среди революционеров свой герой. Один, любимый. Он им и остался. Но кто — никогда и никому не скажу.

— Ну, я-то знаю… — начал Гесс.

— А вот интересно, будут ли когда-нибудь играть в нас? — перебил его Лей, которому нравилось самому разгадывать свою Гретхен. — Я так полагаю, что будут. Если победим, конечно.

— Разве играют только в победителей? — тихо возразила Маргарита. — А как же Гракхи? Проиграли не только они, но и их идея, на тысячелетье.

— Они были романтики, как и мы, — ответил Гесс. — Дети всегда играют в романтиков.

— В романтиков по сути, а мы… — начала она.

— А мы своими разговорами утомили Эви, — прервал ее Роберт. — По-моему, самое время напоследок потанцевать.

Праздничный вечер был давно окончен; остальные гости разошлись, и они остались в павильоне впятером: мужчины удобно устроились у потрескивающего камина, им было лень двигаться; Эльза и Грета остались с ними, и Ева осталась — ей было так хорошо! Но пришлось подниматься все-таки. Лей сел к роялю, который днем Борман распорядился внести в павильон, и заиграл вальс; Гесс пригласил Еву, Эльза закружилась с Маргаритой, потом пары перемешались и кружились, кружились под нежный вальс…