Виктор Точинов - Молитва Каина

Но более всего он не на нож, и не на отвес полагался, – на удачу свою неизбывную.

Пошагал к государю сразу. Медлить не резон: ночи здесь короткие даже на исходе лета, а разведать многое надо: и где сам государь, и как сторожат. Может, нынче ночью и не удастся выручить. Тогда в будущую уж точно…

Думал так, а повернулось все иначе.

Едва вернулся к рогатке, глядь: ведут надежу-государя от деревянной хоромины к шлахбауму и караулке. У рогатки факелы горели, да две лампы масляные, большие, на столбах, – издаля признал государя. Идет, не связан, не в железах, сзади и поодаль два драгуна держатся, с фузеями.

Мимо караулки прошли, и дальше идут, к кустам поближе, а там темно, чуть припозднился бы, так иль не заметил бы государя, иль не признал.

Встали втроем в сумраке, смутно видимые, ждут чего-то. Ну так дождутся: подберется поближе да обоих драгунов и кончит без шума. В караулке и не поймут, решат, что шавка в кустах завозилась. И вся ночь у них с государем в запасе…

Начал подбираться, а тут из караулки – рохмиср давешний, морда опять в тряпку завернута. И туда, к государю и драгунам.

Раз уж решил, то что двух кончать, что трех, разницы большой нет. Но он хотел сначала послушать, подобравшись тишком. Чтоб промашки не случилось – ну как рохмиср государев верный человек, а злочинцем прикидывался?

Подкрался, под конец пластуном полз, кусты там негустые росли. Не совсем в упор подобрался, но рохмиср с государем поодаль друг от дружки стояли, не пошепчешься, – и он все слышал.

И лучше бы не слышал…

Подбивал государь и склонял рохмисра на свою сторону, а тот отнекивался, цену набивал и денег больших требовал, непомерных, – видать, таких во всем поясе с казной и не было…

Тогда государь с другого краю зашел. Сумку кожаную показывал, где царские бумаги лежали, и растолковывал… так сразу не понять, о чем, слов много не нашенских говорил.

А когда понял названый Иван, о чем государь толкует, – словно небо ему на темечко грохнулось.

Государь не государь оказался. И ладно бы лишь это, в том вины нет, что спутник его случайный обознался…

Но обернулся бывший государь самым главным государевым ненавистником. Следил он, дескать, за государем в чужой земле, где тот скрывался, и выследил, и греха не побоялся, в царской крови руки измарал…

Нет больше помазанника божьего Петра Федорыча. Теперь уж насовсем нет. Не нашлось другого солдата верного.

О чем дальше разговаривали двое, он не слышал, вернее, ни слова не мог понять, все в уши, да мимо головы шло…

Судьба-планида поманила и обманула. Только что он был чуть не первым царевым сподручником, в тяжкий час императора выручающим. И кем стал единым мигом? Никем. Вновь беглецом беспашпортным, пути своего не знающим…

Он потерял то, что не увидеть и не пощупать: обретенный было жизненный смысл да виды на будущее. Но больно стало так, словно фелшар в гошпитальной палатке пилит раздробленную ядром ногу… Боль потери рвала грудь на куски, искала выхода. Он понял, что должен убить лжецаря, и немедленно. Пока не завопил от боли во весь голос, не начал биться в припадке о землю головой… Такое с ним случалось в одиноких бесплодных странствиях.

Четверых зараз не осилить, и стоят неудобно, вразнобой… Рохмиср далеко драгун поставил, чтобы разговор те не слыхали, – не подскочить к ним с ножом, успеют из фузей пальнуть. Пускай… Зарежет лжецаря, и будь что будет.

Не успел. Распрощались они с рохмисром, тот к себе в караулку, а лжецаря обратно повели, прежним манером, – он впереди, драгуны несколько сзади.

Пожалуй, пожить еще доведется… Если не зевать, всех троих кончить можно. А раз так, то следует всенепременно кожаную сумку с бумагами забрать, она так и осталась у цареубийцы, снурком к запястью прикрученная.

Шагали трое без торопливости, он же двинулся быстро, но кружно, оставаясь во тьме и подсекая им путь. Ичиги дозволяли бежать без самого малого звука. Дождался, когда уйдут от караулки подальше, – ну, не подведи, судьба-судьбинушка…

Один драгун так и не слышал ничего, пока граненая гирька ему в висок не вломилась. Пусть на том свете мнит, что молнией убило. Но хрустнула голова громко, второй услышал. Начал оборачиваться – хрусть! – шапка слетела, кусочки головы в стороны брызнули, а первый-то еще и упасть не успел.

А он – к лжецарю скоком. Тот быстро все скумекал, пистоль свой из кармана тянет… Ну на ж тебе, за государя истинного!

Прямо в сердце черное, злодейское нож воткнулся… Нет, не так… Он думал, что воткнется, но тот ткнулся и встал, рука вперед скользнула, ладонь и пальцы чуть не до кости рассеклись. Нож выпал под ноги.

Вот змей… Кольчугу носит, или панцырь… Крутнул отвес, а лжецарь уж пистоль свой вскинул, и…

В общем, оба разом они сподобились – один ударить, другой пальнуть.

Громыхнуло. Огонь в лицо дыхнул, и вроде как ветерком по щеке мазнуло… Впритирочку пуля прошла, но все ж не зацепила. А гирька дело сделала, рухнул супостат, как срубленный.

Он рядом присел, и за сумку. Про пояс с казной и не помыслил, да и то сказать: казны можно еще где добыть, а бумаги-то царские одни на белом свете, других таких не сыщешь…

Но сумку ту не иначе немцы делали, хитра. Снурок вблизи цепочкой обернулся, и крепкой, не порвать. И на руку не петелькой простой накинута, браслетка там, не расстегнуть никак, рука кровит, пальцы склизкие стали…

А с караулки уж бегут, сапогами грохочут, и от каменной хоромины тож, всех выстрел всполошил.

Попробовал внутрь сумки сунуться, одни лишь бумаги забрать, ан нет – замочек там, на вид никчемный, как игрушка дитячья, а с лету не открыть, не сломать…

Тут его заметили. Фузея грохнула, затем вторая. Так и ушел, ничего не взявши…

И мало что прибытка никакого, – еще и нож там оставил, не успел подобрать, с сумкой завозившись…

Потом-то понял: сразу надо было подымать, да кожу на сумке взрезать… Но по горячке не додумал.

Бежал спервоначалу, куда глаза глядят. Потом охолонул, левей стал забирать, к болотине. Едва ль по следу собак пустят, но кто знает. Не странника, чай, в степи за заячий полушубок прихлопнул, а двух солдат при службе и цельного ахсесора.

Под ногами зачавкало, отшагал по мокрости с четверть версты, потом опять на сухое место вышел.

Далеко ушел, заставы уж не видать и не слыхать. Решил остановиться, дух перевести, рану перевязать, та все еще кровила, но послабже. Нашел в кармане тряпицу, не особо чистую, но другой все одно не имелось, – обмотал кое-как.

Задумался: куда теперь? Места чужие, и ни единой звезды не видать, все за тучами, – не заблукать бы. Круг в темноте заложит, к заставе утром выйдет… Лучше уж на месте рассвета дождаться. Костерок бы запалить, невеликий, с бережением, – так даже огнива нет. Ничего нет… Одна лишь гирька на снурочке осталась.