Дмитрий Барчук - Александрия-2

Какие они политические диспуты с дедом устраивали, можно было умереть со смеху. Ни в какой цирк ходить не надо. Да и не было его в Новой Жизни. Как и кино, и театра, и даже телевидения. На весь поселок был всего один телевизор, и тот стоял в комендатуре у Полеванова. Даже здесь, в таежной глуши, телевизионный сигнал с горем пополам, но принимался. Первый и второй федеральные каналы и Красноярское телевидение при наличии хорошей антенны поймать можно было легко. Однако по договорам, которые администрация колонии заключала с местными жителями, при проживании в семьях ссыльных даже запрещалось иметь в домах телевизоры. Кто хочет получать денежное довольствие на арестантов, тот должен пожертвовать телевизором. А уж если совсем невтерпеж, пожалуйста, приходи в комендатуру и смотри себе ящик сколько кому вздумается. Но заключенным – ни-ни. Табу.

Однако деду Егору с Кандыбой никакой телевизор был не нужен.

Каждый вечер наш хозяин занимал место у печки с кувшином ядреной браги и готовился к политической дискуссии. Депутата из‑за его богатырского телосложения комендант определил в рыболовецкую артель, а я по причине своего совсем не сибирского здоровья и природной склонности к математике и анализу сперва работал счетоводом, а потом пошел на повышение – стал вести всю бухгалтерию колонии.

Кандыба вскоре стал бригадиром. Как-то попал в рыбацкие сети здоровенный таймень, под центнер весом. Пока он находился в воде, вел себя смирно. Но стоило рыбине хватануть жабрами воздуха, как она начала бороться за жизнь. Даже старожилы такой большой рыбы не видели. Чего уж тогда говорить о ссыльных. Хорошо, что хоть сеть из рук не выпустили. Один только Иван Васильевич не растерялся. Он сразу прыгнул в реку, где на мелководье бился таймень, и кинулся с голыми руками на царь-рыбу. Как он ее одолел, одному Богу ведомо. Только рыбаки сказывали, что колотил бывший депутат тайменя кулаками со всего размаху, словно это был боксерский бой без правил, и забил своего противника насмерть. Кое-как бригада вытащила рыбину на берег. Потом ее взвесили в поселке. Девяносто два килограмма. Такого тайменя в Новой Жизни еще никто не вылавливал.

Зимой Кандыба обычно приходил раньше меня, и к моему возвращению диспут уже был в самом разгаре.

– А я говорю: правильно президент сделал, что разогнал все это ваше сборище! – кричал старик на весь дом. – С вас, болтунов, толку как с козла молока.

– Ничего ты, дед Егор, не понимаешь, темная твоя душа, – возражал бывший депутат, почесывая лысину. – Без парламента никакая демократия не возможна. В спорах, понимаешь ли, рождается истина.

– То-то, я смотрю, вы и доспорились до того, что в тундру загремели. Нет, как были вы горлопанами, так ими и остались. Ничему вас история не научила. Власть не разговорами сильна, а делами. Какой толк, что вы в своей Думе воздух понапрасну сотрясали? Нет вас там теперь. Вы теперь все по ссылкам и лагерям, а в парламенте сидят настоящие умные люди. Они голосуют так, как им начальство велит. Товарищ Сталин давно уже эту истину понял: нашей страной можно управлять только силой, а вы все в какие-то выборы играли. Вот и доигрались.

– Тиран он, твой Сталин. Тиран и душегуб, – огрызнулся Кандыба.

А деду только того и надо было. Он еще больше стал ехидничать и сыпать соль на раны бывшему депутату.

– А ведь Иосиф Виссарионович был первейшим коммунистом, верным ленинцем, не чета вам, троцкисты-уклонисты. Те тоже революцию совершили, Гражданскую войну у белых выиграли и успокоились, что теперь уж наступит торжество диктатуры пролетариата. Фигушки! За власть надо бороться до конца! А не ушами хлопать! Товарищ Сталин тоже ведь не сразу стал диктатором. Он же поначалу играл в ваши партийные демократические игры. А потом видит, что народ соскучился по тяжелой руке, по сильной власти. Да и товарищи по партии давай подзуживать: давай, дескать, бери бразды правления на себя. Вы же любите лизать зады начальникам. Что тогда, что теперь. Вот и долизались, господа-товарищи.

– Кто ж знал, что он потеряет чувство меры? – грустно произнес ссыльный. – Хотели же, как лучше. Чтобы стабильность в стране появилась.

– А получилось, как всегда, – передразнил депутата старичок. – Зато наш таежный край хоть немножко поднимете. При вашей демократии никто по доброй воле сюда не ехал. Наоборот, народ отсюда норовил убежать в теплые края. Глядишь, людишек еще прибавится, и железную дорогу в Норильск достроите, которую после смерти Сталина забросили. Кому-то надо осваивать севера!

Старик преображался прямо на глазах. Когда я поселился у него год назад, он еле передвигался по комнате и все стонал, что недолго ему уже мучиться осталось, скоро он воссоединится на небесах со своей покойницей-женой. Зиму мы кое-как пережили. Не знаю, кому эта зимовка далась тяжелее: мне или деду. Но только я тоже чуть Богу душу не отдал. В марте стали заканчиваться дрова в поселке, и Полеванов собрал все ссыльных на лесоповал. А мороз стоял знатный, за сорок градусов. Правда, зимой бывали холода и под шестьдесят. Но тогда все жители и их квартиранты сидели по домам, и никто носа на улицу не высовывал. А тут дело дошло до того, что топить избы нечем. Либо подыхай от стужи дома, либо езжай в лес за пять километров. Вот и собрал Полеванов бригаду ссыльных лесорубов. Бензопилы из колонии давно все разворовали. Остались одни топоры. А они на морозе так звенят, вонзаясь в деревья, что эхо разносит эти звуки на всю округу. Как будто кто-то бьет стекла. Когда лес рубишь, еще ничего, работа согревает. На обратной же дороге лошади кое-как тащили нагруженные подводы. Промокшие от пота телогрейки быстро превратились в ледяные панцири, и как мы добрели обратно до поселка, я уже не помню. Но только теперь не мне пришлось ухаживать за дедом Егором, а ему за мной.

Он, кстати, быстро освоился с ролью няньки и поневоле выздоровел. Я же провалялся с простудой две недели, а потом еще получил осложнение на почки. Комендант уже собирался отправить меня в районную больницу на лечение, но дед Егор уговорил его этого не делать, мол, сам вылечит меня. Он где-то на дне своего сундука раскопал какие-то высушенные травы, стал их заваривать и поил меня этим отваром. Несколько дней я вообще не мог мочиться. А потом, как прорвало, с кровью и дикой болью все же справил малую нужду, обливаясь слезами и стиснув до хруста зубы.

Вот тогда я понял, откуда у Сталина эта беспощадность к своим врагам. Он тоже побывал в ссылке в здешних краях. Он выжил в этой вечной мерзлоте и отомстил человечеству за свои мучения.

Дед Егор поставил меня на ноги. И что самое удивительное – в заботах обо мне он забыл о собственной хвори. А уж с появлением Кандыбы он не то что выздоровел совсем, а даже помолодел. Сбросил с себя лет двадцать, не меньше. У него даже походка изменилась. То еле ползал по избушке, а сейчас бегал по поселку даже без тросточки и нарадоваться не мог на перемены в Новой Жизни.