Сергей Сиротинский - Путь Арсения

Потом пошли на реку Талку. Шли двумя колоннами и разными путями.

Но царские власти, только что «даровавшие» в манифесте «гражданские свободы», решили привести в исполнение свои угрозы. Спешно были собраны казаки, солдаты, полиция, шайки черносотенцев, уголовников. Щедро раздавалась водка. Вооруженная, пьяная банда черносотенных громил и головорезов напала на отставшую от демонстрации часть рабочих. Началось зверское избиение. Было избито и искалечено много людей. Тогда же, на берегу Талки, погиб один из видных руководителей ивановской организации большевиков Федор Афанасьев («Отец»), который был буквально растерзан черносотенцами и казаками.

Начались погромы. Город был отдан на расправу пьяным казакам, полицейским и черносотенцам. Все, кто был на митинге, нещадно избивались; квартиры этих рабочих были разрушены и разграблены. На улицах валялись подушки, матрацы, сломанная мебель. Лежали раненые. Озверевшие слуги царизма искали рабочих депутатов, руководителей большевистской организации. Был отдан приказ: в случае поимки красных вожаков живыми их не оставлять.

В таких условиях маленькая, плохо вооруженная дружина боевиков не могла выступить против войск, казаков и полиции. Партийные связи были нарушены. Фрунзе, оставшемуся в городе, удалось предупредить близки^ товарищей о новой конспиративной явке.

Жалобно воет осенний ветер в сосновом бору. Стонут, поскрипывают деревья, сухие листья шуршат — не то человек бродит, не то зверь.

Поздней ночью, когда все вокруг окутано тьмой, страшно одному в лесу. То ветка нечаянно коснется лица, то вдруг словно вздохнет кто-то рядом... Где-то недалеко река Талка. Ее не видно. Только редкие всплески воды напоминают о ней.

Осторожно крадется от дерева к дереву человек. Постоит немного, послушает и опять крадется от дерева к дереву, чутьем угадывая дорогу. Вдруг впереди вспыхнула спичка, над самым ухом суровый голос спросил:

— Стой! Кто идет?

— Свои, Трифоныч.

— Давай скорее, заждались! —торопливо прозвучало из темноты.

На полянке, вокруг тускло мигающего фонаря, сидело человек шестьдесят. Не разобрать ни лиц, ни фигур. «Трифоныч» пробрался на середину и негромко сказал:

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравствуй! Здорово! — послышалось в ответ.

Фрунзе начал говорить. Он говорил долго, и голос его

звенел.

— Не падать духом, товарищи! Это главное. Сейчас это все. Нет такой силы, которая сломила бы рабочий класс, когда он организован, когда он един. Борьба не прекращается ни на одну секунду...

На полянке тишина. Все жадно слушают страстные слова «Трифоныча».

— То, что мы испытали, это первые удары реакции. Мы должны готовиться к отпору, собирать силы для наступления, для самой жестокой и беспощадной борьбы. Только тот доведет ее до конца, до победы, кто беззаветно решил отдать свою жизнь делу революции.

Фрунзе умолк. По напряженному молчанию чувствовалось, что слова достигли цели и глубоко запали в души людей. Михаил Васильевич улыбнулся в темноте и мягким голосом произнес:

— Не теряйте бодрости, товарищи! Мы должны победить, и мы победим!

Фрунзе кончил говорить и отошел от фонаря. Он прислонился спиной к дереву и глубоко вздохнул. Вокруг все еще молчали. Наконец, кто-то прошуршал бумагой, свернул папироску и чиркнул спичкой. К «Трифонычу» подошло несколько человек; крепко жали ему руку. Фрунзе говорил отрывисто и резко:

— Оружие припрятать, но так, чтобы оно всегда было наготове. Расходитесь отсюда по два — три человека.

Тайное собрание боевой дружины иваново-вознесен-ских ткачей закончилось. Когда ушла последняя группа, Фрунзе объявил:

— Ну, теперь и мы пойдем.

— Можно и нам, — ответил ему товарищ.

Они уходили так же осторожно, как и пришли. Миновали городские пустыри; впереди черной громадой вырастал фабричный корпус. Здесь решили расстаться и пойти в разные стороны.

— Ну, бывай, Трифоныч, чуть что —дай знать...

Товарищ, провожавший Фрунзе, не успел договорить,

как из-за поворота вылетел казачий разъезд.

— Михаил, беги! — крикнул товарищ.

Но бежать уже было некуда. Их окружили казаки.

— Стой! Кто идет? Руки вверх! — послышались возгласы. Один из казаков, подъехав на коне к Михаилу, занес над его головой шашку. Другой спрыгнул с седла и стал проворно обыскивать Фрунзе; влез в карман и вытащил револьвер.

— Вашбродь! — крикнул он в темноту. — Есть оружие.

— Отобрать! Тащите его арканом! — раздался из темноты сиплый, пропитой голос.

На шею Фрунзе набросили петлю аркана, прикрученного к седлу. Лошадь взяла с места крупной рысью.

Фрунзе упал, схватился за веревку руками. Протащившись по земле несколько метров, он с трудом вскочил на ноги и побежал за конем, держа веревку и не давая петле затянуться на шее. Сзади кто-то наехал на него. Лошадь ударила его мордой в спину. Фрунзе опять упал.

— Не поспеваешь, сволочь! — раздался тот же пропитой голос. — А ну, быстрей! — и казак стегнул нагайкой сперва арестованного, потом лошадь.

Арестованный задыхался, руки его слабели, петля затягивалась все туже и туже. Он уже не бежал. Тело его волочилось по земле, ударяясь о камни, подскакивая на выбоинах. Михаил потерял сознание.

Очнулся он возле какого-то плетня. Казачий урядник ткнул его сапогом в бок и крикнул:

— Вставай, что разлегся! Залезай на плетень, подвезем.

Фрунзе поднялся с земли и полез на плетень. Только он было приготовился встать, чтобы сесть на лошадь, послышался смех. Казаки пустили коней рысью. Фрунзе едва успел ухватиться руками за веревку; он ожидал, что теперь петля наверняка задушит его. На беду нога его застряла в плетне. Лошадь рванула, плетень накренился, затрещал и сломался. В колене что-то хрустнуло, ногу обожгла сильная боль. Арестованный вновь потерял сознание.

В полицию привезли его полуживого, втащили в сырую тесную конуру и бросили на пол. Через несколько минут пришел надзиратель, вылил на голову арестованного ведро холодной воды. Михаил очнулся и застонал.

— У, тварь, стюдент! — выругался надзиратель и крикнул кому-то в коридор: —Жив еще, вашбродь!

В камеру вошел жандармский офицер, за ним еще двое. Офицер приблизился к лежавшему на полу человеку и хлестнул его нагайкой по голове.

— Плеткой не больно, не почувствуется, — засмеялся один из пришедших. — Поленом его.

После первого же удара арестованный потерял сознание и на этот раз надолго.

Следы этих пыток остались у Фрунзе на всю жизнь: вывернутая коленная чашечка, рубцы и шрамы на теле и голове. Помимо того, что его не узнали сразу, Михаила Фрунзе спасло от смерти и другое не менее важное обстоятельство. После октябрьских погромов в Иванове начало бурно нарастать негодование рабочих. Власти получали десятки предостережений, в которых рабочие требовали немедленно освободить «Трифоныча».