Сергей Сиротинский - Путь Арсения

Самым страшным врагом был для него революционер, человек, ниспровергающий вековые устои царизма. Кол-ченко получал хорошее жалованье, частые наградные, имел казенную квартиру и казенный выезд. Сам по себе это был жалкий и трусливый человек. Страх перед революцией, мысль о том, что революция сметет его благополучие и довольство, превратили этого ничтожного слугу царизма в образцового изверга.

В тюрьме он ввел беспощадный режим порок и карцеров, всячески оскорблял и унижал заключенных. Находящимся в заключении каторжанам не выдавали полностью даже того скудного пайка, который был положен. Колченко непосредственно участвовал в этом «организованном» воровстве. Заключенных неделями кормили хлебом и водой, а иногда и совсем не выдавали пищи. Их заставляли работать по пятнадцати часов в сутки в тюремных мастерских. Деньги, выручаемые от экономии на пище и от труда заключенных, шли в карман Колченко и его помощников.

Старший надзиратель каторжной тюрьмы Коробка был под стать своему начальнику. Малограмотный, но хитрый, казалось, он весь был соткан из одной лишь злобы. Это был палач-садист, которому муки заключенных доставляли истинное удовольствие.

Больно подталкивая Михаила в спину ножнами шашки, Коробка ввел его к Колченко. Рассматривая сопроводительные документы, Колченко проворчал:

— Фрунзе? Политический? Переведен по слабости здоровья? Та-ак!

Вдруг, впадая в беспричинное бешенство, Колченко вскочил, затопал ногами и заорал:

— Я тебя... вылечу! У меня, чтобы тише воды... Чуть что — розги, карцер. Попробуешь — не обрадуешься!

Фрунзе молчал. Он смотрел на Колченко, переводил взгляд на окно, на стены канцелярии. Казалось, он и не ожидал другого приема. Слишком хорошо на самом себе испытал он прелести тюремной жизни. Когда Колченко заорал на него, Фрунзе только усмехнулся. Окончательно теряя самообладание, Колченко выбежал из-за стола.

— Молчать! Увести его!

Коробка вытолкнул Михаила из канцелярии и повел длинным тюремным коридором.

— У, сво-оллы-ыч! — шипел Коробка. — Я тебе покажу социализацию! Ты у меня ноги вытянешь!..

Когда подошли к камере, Коробка приказал Фрунзе раздеться догола. Он долго осматривал одежду, надеясь поживиться чем-нибудь. Михаил в это время стоял босой на холодном цементном полу. Коробка то бурчал что-то под нос, то громко ругался. Михаил не отвечал. Это молчание, очевидно, вконец разозлило Коробку, он с силой толкнул Михаила в бок и зарычал:

— Молчишь, сво-оллы-ыч! Горячих захотел опробы-вать? У нас это скоро. Для первого разу всыплем полсотенки!..

Открылась дверь, и Коробка втолкнул в нее Михаила. Голый, с вещами в руках, Фрунзе влетел в камеру.

Так началась жизнь Фрунзе в Николаевском каторжном централе.

Опять потянулись бесконечные дни и месяцы. Михаил крепился, но товарищи по камере видели, что болезнь подтачивает его силы. Но ни каторга, ни болезни не сломили в нем духа борца. Фрунзе попрежнему был деятелен. Вскоре по прибытии в Николаевский централ его избрали старостой. Он организовал политический и образовательный кружки, регулярно читал лекции. Появились книги. В свободное время он изучал самые разнообразные вопросы, но больше всего военную историю, тактику и стратегию. Вспыхнувшая в 1912 году на Балканах война еще больше усилила его интерес к военной науке. Постепенно Фрунзе втянул в эти занятия и товарищей по камере. Поздней ночью слышался в камере тихий, приглушенный голос Михаила. Он рассказывал заключенным о завоевательных походах знаменитых полководцев древности, о военной славе русских полководцев и русских солдат, о подвигах суворовских чудо-богатырей, о Кутузове и русской армии, разгромившей войска Наполеона. Рассказы Фрунзе так увлекали его товарищей по камере, что они с нетерпением ждали ночных бесед.

Днем Фрунзе работал то в столярной мастерской, то переносил тяжести — кипы полотна в 6—7 пудов каждая — со двора на пятый этаж или с пятого этажа на двор. Эту «работу» придумал для него Колченко. Она настолько изматывала Фрунзе, что однажды он упал вместе со своим грузом и потерял сознание. А когда пришел в себя, то уже не мог поднять и одного пуда.

И снова все настойчивее он думал о воле. Нужно бежать. Скорее бежать из этого ада! К побегу Фрунзе готовился с величайшей осторожностью. План побега знали только участники его. Взвешивались все шансы, все детали. Тщательно изучались обстановка, настроения тюремной стражи, повадки надзирателей, их характеры. Заключенные организовали хор, чтобы иметь доступ в тюремную церквушку. Фрунзе старался сблизиться с регентом хора. Сделать это в условиях тюрьмы было не легко. Но вот однажды Михаил сообщил своим друзьям:

— Лед тронулся!

Нужно было связаться с городом. Дело в том, что каторжная тюрьма находилась на полуострове между реками Буг и Ингул. Дорога в город одна — на виду у стражи. Организовать побег без помощи из города невозможно. Потянулись дни мучительного ожидания. Дело подвигалось очень медленно. Регент (он же пономарь в церкви и тюремный библиотекарь) страшно боялся. За сношение с заключенными служащих избивали «втемную» до смерти. Били надзиратели, загащив провинившегося в подвальный карцер.

Неизвестно, догадались ли Колченко и Коробка о подготовке побега или была тому другая причина, но они неожиданно произвели «перешерстку» в некоторых камерах: то есть разъединили заключенных. Участники побега оказались изолированными друг от друга. Все надо было начинать сначала. И снова то хитростью, то упорством Михаил соединился с товарищами. Но теперь напуганный регент отказался им помогать. Отчаяние охватило заключенных. Как-то собрались в уборной при мастерских, чтобы обсудить положение. С горя кто-то негромко запел:

Мне все равно, страдать иль наслаждаться,

К страданьям я привык давно...

Ему начали подпевать. Пели вполголоса, но пение услышал Коробка, и всех принимавших участие в пении доставили под конвоем в канцелярию тюрьмы. Колченко выслушал донесение Коробки, который доложил, что пели, мол, революционные песни. Кто-то из заключенных сказал, что не революционные, а известный романс: «Мне все равно». Уставившись тяжелым взглядом на заключенных, Колченко засмеялся и резко оборвал:

— Мне тоже «все равно...» Пять суток карцера!

Один из каторжан, сидевший эти пять суток в карцере

вместе с Фрунзе, вспоминал после:

«Я давно уже не сидел в карцере, а Миша, кажется, попал туда в первый раз... Всех нас, пятерых, погнали вниз по лесенке в подвал да для быстроты коленом ниже спины направляют, так что летишь через три ступеньки прямо в стену.

Вот она, преисподняя. Темный коридорчик, в котором горит коптилка, и в стене маленькие железные дверки камер.