Александр Войлошников - Пятая печать. Том 1

У второго, который рядом, самая яркая черта — худоба. Она так неестественна, что говорить о его телосложении нелепо: у него — только теловычитание. А там, где у всех выпуклости, у него — плоско. Но особенно отвратна его мертвоглазость. Серовато-белесые глаза, без выражения, бездушны, как у замороженной камбалы в магазине «Живая рыба». Это — старший воспитатель Гнус. Мое внимание так поглощено созерцанием мертвоглазости Гнуса, что не сразу доходит то, что откуда-то кто-то со мной пытается установить контакт для общения.

— …Хлухой ты, падла, че ль? Токо хлухих туточки не хватало! — назойливо пищит тоненький голос, и я оглядываюсь в поисках тетки, спрятанной в углу.

— Че завертелся? Тебя, дундука пришибленного, тута спрашивають! Как фамилие?

Несоответствие этого писка с комплекцией Таракана столь разительно, что я по-идиотски начинаю лыбиться. А обращение «дундук пришибленный» помогает мне плавно вписаться в поворот на роль малахольного. Запутываясь в моих бестолковых ответах, чекисты все-таки выведывают ценную для НКВД информацию о моей фамилии, имени, даже о дате рождения! Сравнив ее с той, которая в сопроводительной бумаге, оба, довольные, откидываются на спинки стульев: поработали — раскололи злыдня! Таракан разглаживает холеные усы и поочередно подкручивает каждый ус за кончик, как бы настраивая чуткие антенны. Насторожил усы на меня Таракан: где еще встретишь такое природное явление — рыжего идиота в красном галстуке! Ох, как симпатичен я Таракану! И щедро одаривает меня Таракан тускло-серой улыбкой зубного железа из-под великолепия золотисто-рыжих усов.

— Значица, именинничком к нам пожаловал тута? Проздравляю! А родителев твоих, понимаш, пришлось, тута, забрать. Если врах не сдается — делать шо? Понимаш? Сам знаш: лес рубят — щепки летят… то Вождь сказал! Любишь родителев? То-то. Толды секи: щас от тебя все зависит! Яблоко от яблоньки… то-то… секешь?.. Нам тута подмогнешь, а мы — твоим родителям подмогнем. Ты пацан сурьезный — при халстуке… Знашь про Павлика Морозова? Толды — договоримся, тута…

Закончив пережевывать в железных зубах тускло-серый монолог, Таракан изображает железным оскалом дружелюбие и поглаживает усы, давая мне время ликовать от сексотной перспективы. И тут заговорил Гнус, решивший, что Таракан достаточно мне мозги запудрил. В отличие от суесловного Таракана, Гнус хрипло каркает без обиняков:

— Короче. Докладывать мне про то, что видишь, слышишь, чуешь. Понятно? Кхе-кха… — Достав из стола консервную банку, Гнус долго сплевывает туда мерзко тягучий харчоек. — Тут пацаны особенные, — продолжает Гнус, любуясь харчком, — враги народа. Чесы. Понятно? А ты че такой культурный? Интеллигент? Или еврей? Так и говори! У нас этого-того не скроешь!.. А че ты такой ушлый — при галстуке? Галстуки носить чесам происхождение не позволяет… давай сюда!

Снимаю галстук, досадуя на то, что забыл его раньше выбросить. Гнус небрежно швыряет галстук в мусорную корзину, но промахивается. Звякает нарядный никелированный зажим галстука… а мама так заботливо выбирала его в магазине! — и вдруг мне становится обидно… за пионерский галстук!! Чувствую, что краснею и злые слезы вот-вот брызнут из глаз, но не успеваю я ничего сказать Гнусу — меня опережает Таракан:

— Ну-ну-ну! Разрюмился… Тута не пионерский отряд. А наоборот. Но раз в душе ты пионер, то долг пионерский сполняй! А шо ты тута хотишь быть пионером — ты этого-того — при себе держи! Понимаш, будто ты пионер в тылу враха! Ить чекисты кажин день — в тылу враха. Особливо — в СССР. Ежли б мы не держали народ в ежовых рукавицах, все зараз в антисоветчиков перекинулись! То-то… А как ты нам сообчать будешь — так ет мы с тобой свяжемся… хучь через карцер. А окромя нас троих, сам знаш, никто про ет ни сном, ни духом… ни-ни… токо сам будь аккуратней, никому не доверяй! Все втихую примечай: кто чем дышит, где какой непорядочек проклюнется. Понимаш? Да ты ж — не колхозник. Ушлый пацан — наскрозь хородской. Будь спок — сработаемся. Усек? — И Таракан подмигивает мне по-свойски, как единомышленнику. И во мне подпрыгивает желание подразнить Таракана. В школе я всех передразнивал, от Двучлена до Крысы.

— Усе-ок, — откликаюсь я эхом, оглядываясь заговорщически по сторонам, и сообщаю: — В дежурке, понимаш, непорядочек… дежурный тута… с расстегнутой ширинкой… а отель толды… три буковки из слова «заштрихуй» выглядают… Понимаш? То-то и оно…

— Ну ты дае-ешь… — удивленно протягивает Таракан, простодушно дивясь моему скудоумию. Но пока тараканьи мозги работают со скоростью остановившегося будильника, под серой кожей Гнусовой чекистской морды суетятся, бегают злые живчики желваков. Поднимается Гнус со стула, ощерив желтые, не чищенные со дня рождения и на вид-то вонючие зубы, но приступ кашля возвращает его к банке с харчками. А тем временем мой «стук» до Таракана доехал и зацепил. Подносит Тараканище к моему носу кулачище размером — о-го-го! — с мой кумпол!.. а для большего сходства — тоже с рыжими волосами.

— Чем пахнет?!

— Могилой… — отвечаю я, уважительно ознакомившись с габаритами кулачища.

— То ж то… задену — мокрое место! Ррразмажу, тварь!!

После неожиданного пинка, я, распахнув головой двери, лечу кубарем вниз по лестнице, опережая звук хриплого карканья сверху: «Следующий!»

Встаю на ноги. Руки трясутся, но нервные комки в груди и в горле — как рукой сняло. Злость — лучшее средство от горя! Глаза сухие — ни слезинки! Чую — шишка на лбу наливается спелой вишней… Ништяк! Оприходуем, как подарок от органов в день рождения! По мере расцветания шишки на лбу, увядает в душе вера в Сталина. Что же он, Всезнающий, про НКВД не знает??!

Пройдет не так много дней, и в ДПР получу я ответ на этот вопрос. И пойму, что первая шишка в учреждении НКВД — та самая точка, которой закончилась моя жизнь в советском мире, осененном вниманием и заботой Великого Вождя. И сегодня, пятого ноября тридцать седьмого года, не просто одиннадцатая дата моего рождения, а день рождения другого мировоззрения, заполненного ненавистью. И не только к Сталину, но и ко всему, что называется советским!

Конец репортажа 2

Прошло полгода.

Время — май 1938 г.

Возраст — 11 лет.

Место — ст. Океанская.

Бац!! — врезают мне по радостно лыбящейся мордахе! Бац! — и еще!!

— За что-о?! — закрыв лицо, забиваюсь в угол умывальника. Передо мной — огольцы из старшей группы: Бык и Кузя. Нормальные огольцы… какая же муха их кусает?!