Александр Войлошников - Пятая печать. Том 1

Присягу закончили вовремя: звенит звонок — подъем. После мертвого часа все бегут в уборную. Макарон доверительно берет меня за плечи и говорит, заикаясь:

— Г-гордись званием «чес». Нет в России звания п-почетнее, чем звание «враг н-народа»! Это звание лучших с-сынов России! Г-гордись родителями! П-помни К-клятву!

А когда мы выходим из умывалки, Макарон останавливается и говорит:

— О к-коммунизме и я м-мечтаю. Но м-молчу об этом, чтобы не помогать тем, кто этой мечтой загоняет народ в рабство. О коммунизме поговорим, когда советской власти не будет. Она — единственное препятствие на пути к коммунизму! П-потомки нам памятники поставят, если освободим Россию от п-партии и энкаведе. Ес-сли с-смогу, с-сам хотя бы одного партийца или энкаведиста… з-зубами з-заг-грызу!.. З-за коммунизм! За надругательство над мечтой человечества!!

« И хотя он произнес эти слова с величайшим хладнокровием, в его глазах мелькнуло выражение жестокой ненависти».

У «Дороги к счастью» мы останавливаемся. Через открытую дверь столовой слышен гомон дежурных пацанов. Я вспоминаю, что тоже сегодня дежурю. Каждый день тут чистят и моют, но, как это бывает там, где слишком много чистят и моют, полы, столы, двери и окна, скамейки и стены все больше зарастают грязью. И шустро шастают по столовой, разбегаясь оттуда по депееру, — «витамины», как называем мы рыжих тараканов, которые самопожертвенно сдабривают нашу постную пищу. Эти жизнерадостные представители депееровской фауны не только разнообразят наше меню, но и оживляют нашу тусклую жизнь. Любители тараканов содержат персональные тараканьи зоопарки. Одни, склонные к азартным играм, придумывают игры и спортивные тараканьи бега, другие, с исследовательскими интересами, ставят опыты по размножению тараканов в неволе в зависимости от рационов питания. А те, кто склонен к философии и социальным проблемам, наблюдая за жизнью тараканьей, ожесточенно спорят: монархия у тараканов или республика?

Несмотря на ежедневные уборки, ДПР зарастает грязью и тараканами, но бюст Сталина в столовой сияет от чистоты — споласкивают его часто. А сталинская пышная прическа все рыжеет… приближаясь к цвету моих волос. Над рыжеющим бюстом Сталина — красный плакат: «Спасибо дорогому отцу и учителю товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Трижды в день, перед едой, мы выстраиваемся вдоль длинного стола и, таращась на рыжеющий бюст Вождя Всех Народов, хором читаем этот лозунг. Если базлаешь без энтузиазма или с ухмылочкой — вместо шамовки пол пойдешь мыть! Так что надо уметь улыбаться вовнутрь себя. Это привычно: советскому лицемерию все со школы обучены. Мне труднее: у меня мысли в соображалку запрыгивают неожиданно, прямо на ходу, а потому и улыбаюсь я некстати, а то — могу и хихикнуть…

— Ты, Монтекриста, мечтать сюда пришел или работать? — одергивает меня старший дежурный по столовой оголец Краб. На тряпку — иди с Капсюлем окна мыть!

Это хорошо, думаю, что окна мыть, а не посуду… палец-то болит… Краб строг с пацанами, у него не пофилонишь, и я спешу забраться на подоконник. Я выше Капсюля и буду окно протирать, а Капсюль тряпку будет мыть в тазике. Настроение у Капсюля лучезарное, как у жаворонка, даже противное дежурство в столовке его не портит. Выжав тряпку, Капсюль запевает мальчишечью песню наших прадедов:

— Прекратить хулиганскую песню! — базлает Утюг, возникая на пороге столовой.

— А какую песню можно петь за работой? — спрашивает Капсюль, изображая глубокий смысл на шухерной физиономии. — Вы, человек знающий, опытный, подскажите нам за то, а уж мы постараемся!

Утюг задумывается. Заржавелая чугунная его бестолковка, жалобно скрипя, медленно перебирает репертуар из дремучего абсурда армейских строевых песен. И Утюговы запросы не удовлетворяет бредятина совпоэтов для Утюгов, чтобы горланили они от подъема до отбоя:

Не вспомнив ничего подходящего, Утюг дает ценное, но несколько общее указание:

— Петь песни из песенника «Советские песни»! Кто запоет воровскую — в кондее допевать будет!

Уходит Утюг, не дожидаясь вопросов и возражений. А вопрос крутится: а что петь? Радио поет бездушно барабанные песни советских композиторов. А старинные воровские песни — они для души. И переживут они холуйское советское искусство! Тру я окно и думаю. И все молчат. Гремят мисками, шоркают тряпками, пыхтят, сопят, демонстрируя трудовой энтузиазм.

Вздрогнув от звонкого дисканта Капсюля, я подхватываю:

Пацаны оглядываются. Кто с улыбочкой, кто с недоумением. Но задорный ритм песни захватывает, и одна за другой распрямляются спины:

Вырвавшись из столовой, песня заполняет ДПР. В дверях появляются пацаны. А вот и огольцы вливают в песню ломкие баритончики:

И мы уже не робкие чесики, мы — коллектив! Волна гордости поднимает меня на гребень, и от восторженного холодка кожа становится «гусиной». Стоя на подоконнике, я размахиваю тряпкой в такт песне. Все захвачены грозным ритмом, поют песню истово, как гимн борьбе! И ДПР содрогается от «Варшавянки», как содрогались от нее казематы царских тюрем. И каждый из нас понимает: это — наша песня! Песня наших отцов и дедов! Все мы — из семей революционеров, погибших в застенках НКВД. Приближается наш долг — мстить за погибших политкаторжан, за революционеров, за интернационалистов и героев Гражданской войны! За наших отцов и дедов!! Мстить ублюдочному советскому народу за предательство наших родителей, за ублюдочное обожание энкаведе и вождей. Грядет наш черед бороться за свободу! Выполним наш долг перед теми, кто погиб за коммунизм! Мстить! Мстить!! Мстить!!! Беспощадно, не ведая жалости!!!

Последний куплет дважды повторяется и слово «царям» смазывается: кое-кто поет «вождям»! Кончилась песня. Все стоят, улыбаясь: «Ай да мы!..» И каждый чувствует рядом плечи друзей-единомышленников. «Святая месть» — вот что объединяет нас. Месть — вот смысл нашей будущей жизни! Плечом к плечу стоят и пацаны, и огольцы. И лица у всех просветленные, вдохновленные. С такими же светлыми, святыми лицами пели эту песню наши отцы и деды. И под мужественные, суровые слова этой песни: