Александр Войлошников - Пятая печать. Том 1

Оказывается, он молодой — лет двадцати! Красивый, хотя рыжий. А вчера он мне, сослепу, очень солидным показался. Потому, что говорил авторитетно, с апломбом, будто бы он при важной должности. А какая у него должность? Агент НКВД? Глупее и со страху не придумаешь!.. Видел я сексотов. Да и нужно ли НКВД сявку беспризорную из магазина одевать, из ресторана кормить, в гостиничном номере нежить?! Это мог сделать только великодушный граф Монте-Кристо! Стоп, фантазия! Разогналась! Трави назад по малу! Какие грАфы могут быть в Сесесерии, где не только графов, а и порядочных людей под корень извели?!

После придирчивой оценки рыжеватости густой шевелюры Николая, прихожу к выводу: а я рыжее… Его одежда висит на стуле: темно-серая курточка супермодного фасона «бобочка» и современно широкие синие брюки из умопомрачительно дефицитной ткани «метро». А на курточке — значки: скромный, но авторитетный «КИМ», рядом — супершик: на блестящей цепочке — ГТО!! И тут я замечаю, что из кармана брюк выпала нарукавная повязка ОСОДМИЛ! Но не на завязках, а на резинках, чтобы вмиг надеть и снять. Вот где секрет…

Николай открывает глаза, подмигивает. Значит, я его рассматриваю, а он меня? Хи-итрый… Растерявшись, я тоже подмигиваю единственным пригодным для этого глазом и пытаюсь улыбнуться распухшим лицом. Вероятно, это получается забавно, и Николай комментирует:

— Внимание! Сегодня, в девять часов утра в Красноярске состоялось открытие века! Пока правого века! Открытие левого века откладывается по техническим причинам!

Я смеюсь, хотя это больно. Пока умываемся, из ресторана приносят завтрак, заказанный по телефону. Кроме фруктовой воды Николай заказал бутылку вина.

— Шща! За Союз Рыжих! — поднимает тост Николай. Помня наставления мамы о вреде алкоголя, я наполняю свой бокал фруктовым напитком. Николай смотрит на это одобрительно.

— Шщюрик, а как ты относишься к Союзу… Рыжих?

Так как меня и моего школьного друга Витьку прозвали «Союзом Рыжих», то я, конечно, помню этот рассказ Конан Дойла и отвечаю, не задумываясь, цитатой:

«Каждый рыжий, находящийся в здравом уме и трезвой памяти, может оказаться пригодным для нашей работы. Обращаться по понедельникам в контору Союза…»

— Ну ты даешь!.. — восхищается Николай моей памятью. — Только не каждый рыжий в здравом уме и трезвой памяти может быть пригодным для НАШЕЙ работы»… Тут требуются интеллигентные рыжие! Нам не Британскую энциклопедию переписывать, у нас работа творческая!

Я молча пытаюсь понять: что это за творческий Союз, где нужны интеллигентные рыжие? То, что рыжий я, — это без понта, но достаточно ли я интеллигентен для такого взыскательного Союза? Но вопросы задавать стесняюсь. Пусть Николай сам скажет. Делаю вид, что увлечен процессом поглощения манной каши, приготовленной в ресторане по спецзаказу для рыжего интеллигента недобитого.

После завтрака Николай выключает репродуктор, восторженно вещающий про бурный расцвет советской культуры в связи со стахановским движением актеров и соцсоревнованием между музыкантами и писателями. Усадив меня на стул, Николай погружается в мягкое кресло напротив и, вытянув длинные ноги, скептически меня разглядывает.

— Давай знакомиться, — предлагает Николай. — Откуда ты, прелестное дитя?

Я понимаю, что базлы о больной бабушке неуместны: фискальные органы Николаю без интереса, скорее, наоборот, он интересен для них. Поэтому без подробностей выкладываю все, как есть. Но не говорю о мореманах из такелажки. Николай замечает этот пробел.

— А кто в дорогу собрал? Деньги, одежду…

— Люди незнакомые. Не знаю их…

— Молчишь, как Кибальчиш, — не хочешь подставить… — улыбается Николай. И больше про то не спрашивает. Но когда в печальном повествовании добираюсь я до Красноярска, Николай дотошно распрашивает о Косом.

— Шща! Косой, закосив пятерку, сказал, что это — абиссинский налог? Значит, в общаке кодлы была и твоя доля? Когда Серый дверь захлопнул? До того, как тебя стопорнули? А зачем ты дурку пасовал? Где была стрелка — место встречи? Тебе таки не сказали?! Значит, Косой загодя смаклевал, что ты залетишь??

Отвечая на вопросы Валета, я понимаю: Косой и кодла подставили меня, чтобы и избежать преследования, а заодно от меня избавиться. Николай хмурится. Заканчиваю я свою печальную историю словами:

— А потом меня стали бить…

Мы сидим молча. Большая осенняя муха настойчиво жужжит на окне, переходя из одной тональности в другую, жужжит усердно, но фальшиво, как старательная ученица, разучивающая гамму на виолончели. Посмотрев на муху, упертую в стекло, Николай говорит:

— Знаю я Косого и его шоблу. Ушлые сучата. Но для красивой работы — интеллекта нет. Шпана! Им бы дурки вертеть… Но не думал я, что они такую подляну замастырят! Ишь, поделили: фарт — им, а тебе — западло! Ладушки… не светит — не личит. Запомни воровскую триаду: «Не верь, не бойся, не проси!» Считаем — первую треть ты усвоил. Ништяк! Выучишь и две остальные. А забудешь — жизнь напомнит. А Косому предстоит усвоить актуальный урок: «Что такое Закон и с чем его едят?» Будет ему таки подарочек судьбы, когда он меня встретит! Чтобы Закон уважал, а не клал на него с прибором! Какой Закон? Воровской! В СССР трамвай обходят спереди, автобус — сзади, а законы — со всех сторон. Но! Не воровской! Подставить кореша, члена кодлы… вору сдать вора! — это таки не мохначе, чем в лягавку его привести и грамотку требовать! Трали-вали — туши свет, двое сбоку — ваших нет! Я вор в Законе и за такую подляну Косого должен мочить. Но у меня с Законом отношения сложные, потому что челюскинец я… и один на льдине.

Вероятно, мой единственно открытый глаз открывается так широко от удивления, что Николай поясняет:

— Привыкай, Рыжик! Это не пионерская считалка «шухер, васер, зекс, облава…». Это серьезный профессиональный язык — феня. Хотя феня язык древний, но он растет, принимая новые слова. «Челюскинец» — это вор в неформальной завязке: не ссучился, но и в общак не кладет. «Пляшут метели в полярных просторах», а «я один на льдине» — потому как с корешами расплевался… Не в Законе я и не сбоку. А болтаться в такой проруби — рискованнее, чем на льдине в Ледовитом океане!.. Того и гляди заявится Водопьянов… со льдины снимать! — Николай заговорщически подмигивает мне и улыбается. — Я честный вор. В авторитете, хотя кликуха таки не авторитетная — Валет. Но она не от пахана, а от Факира. С детства работал у него в пристяжи, а он для меня больше, чем родной папочка. В память о нем храню кликуху. Царство небесное Факиру… вору от Бога и волшебнику. Самый умный еврей в Одессе Мойша Глейзер, как увидел Яшу Факира, сразу сказал:

— Шща господа… с такой интеллигентностью, как у Яши, и его благогъодными манегъами человек таки может быть только вогъом!