Александр Войлошников - Пятая печать. Том 1

— Садитесь, тут удобнее… не стесняйтесь, а то я тоже застесняюсь… наверное, мы знакомы, хотя и заочно. Вы — Саша? — И вдруг радостный свет гаснет в серых глазищах — они темнеют, как озера от набежавшей на небо тучки. Лобик Иры озабоченно хмурится, а в голосе — тревога:

— А где Коля? Что случилось??

В душе моей что-то слишком поспешно захлопывается, прищемленный кусочек души болезненно заныл, как зуб: значит, Валета тут нет.

— Мы расстались случайно, а здесь, думаю, встретимся… — кружу я восьмерки, не представляя: как буду отдавать письмо? Не с порога же… обухом да по темечку! А из Иры, как горох из рваного кулька, вопросы сыплются. Предполагая, что Валет вряд ли рассказывал Ире об особенностях нашей работы, чувствую я себя не в своей тарелке и, опасаясь ляпнуть что-то не в масть, отмалчиваюсь либо начинаю оживленно говорить о другом. И получается у меня это так изящно и непринужденно, как у лоха мешком из-за угла трахнутого. Ведь тогда, когда боишься показаться дураком, — начинаешь выглядеть совершенным идиотом!

День проходит. Потом второй. А я не решаюсь отдать письмо, которое, царапая душу, шебаршит во внутреннем кармане. Вижу, как мучается Ира от неизвестности и о чем-то догадывается, но боится узнать это и с расспросами не пристает настырно. Да и как ей приставать, если на любой из вопросов я леплю горбатого к стенке. Ежу понятно, хорошие новости по два дня за пазухой не носят. За эти дни вжился я в дела домашние и знаю, что Ира с мамой живут на крохотную Ирину зарплату, которую получает Ира в конторе деревообделочной фабрики. А мама Иры не только работать не может, но не каждый день на ноги может встать: ревматизм у нее от того, что работала она на иркутской лесобирже по пояс в ледяной воде. Все домашние дела мама Иры делает сидя: готовит, шьет на машинке — заказы берет — соседскую детвору обшивает.

Домик сырой и зимой холодный, потому что прогнил снизу. Летом на Саянах снега тают и Иркут поднимается. Теперь леса в верховьях Иркута вырубили, летние паводки стали ранними и такими высокими, что вода до дома добирается. Но живут в этом доме две жизнерадостные женщины и считают, что хорошо живут: и дом собственный, и на столе есть что поесть… да и одеться есть во что! — недавно Ира модное платье с помощью мамы сшила… в первый день моего приезда показала мне его и, зардевшись, сказала:

— Это — к свадьбе…

А Валет в этом милом домике не бывал ни разу. Встречались они у подруги Иры. Вот какая она… «фифочка». Как я отдам это письмо?..

К вечеру второго дня я решаюсь. Предлагаю Ире погулять вместе. Ира сникает, понимая, что сейчас она узнает то, что так не хочет знать. Идем по берегу Иркута вверх по течению, к железнодорожному мосту. Садимся на бревно, лежащее у обрыва, под которым мчится, крутясь в водоворотах, быстрый, мутный Иркут. Не гоняя порожняк, отдаю я Ире письмо. Отворачиваюсь. Мне стыдно и горько. Потухшая Ира осторожно берет письмо, подержав его, не открывая, содрогается от рыданий…

— Зачем ты меня мучил?… С того дня, как ты пришел, я не спала… — Худенькие плечики Иры дрожат. Не в силах читать, Ира возвращает письмо, говорит срывающимся голосом:

— Читай сам!!..

Дрожа от волнения и холода, я медленно читаю страницы, исписанные размашистым почерком Валета.

«Дорогие мои, Иришка и Санек!

Вам обоим пишу я это:

Иринушка, дорогая моя, любимая! Моя родная женушка! Обидно и досадно мне, что только сегодня я назвал тебя женой! Милая моя жена! Сейчас, когда я пишу это письмо, я надеюсь на то, что все закончится хорошо и все мы еще долго будем счастливы вместе! Когда вернусь, то все, что я тут написал, я тут же повторю тебе, Ириша, и буду повторять и повторять всю жизнь: милая! любимая!! родная!!! А письмо это я уничтожу, чтобы ты не прочитала те страшные слова, которые я сейчас напишу:

РАЗ ТЫ, ИРИША, И ТЫ, САНЕК, ЧИТАЕТЕ ЭТО ПИСЬМО — ЗНАЧИТ, МЕНЯ НЕТ СРЕДИ ВАС, ЖИВЫХ. ПРОЩАЙТЕ, ДОРОГИЕ МОИ, САМЫЕ РОДНЫЕ, ПРОЩАЙТЕ! ПРОЩАЙТЕ НАВСЕГДА!!

Не сбылись мои надежды… Знаю я вас хорошо и уверен, что Санек промурыжит это письмо пару дней. Сперва будет на что-то надеяться, потом будет оттягивать неприятное, все еще надеясь на что-то… А ты, милая Ириша, хотя и будешь догадываться, но не будешь вытряхивать «добровольные и чистосердечные признания» из Санька. Добрая надежда бывает от оптимизма, а оптимизм — от недостатка информации. Не всегда случается в этой жизни «хапнуть энд», как говорят в Одессе. Горько, что по моей вине у любимых моих людей получится печальный праздник 1-го мая. Значит, обстоятельства сильнее…

Я очень хочу жить, и сделаю все, чтобы остаться в живых! Все время путаюсь во временах, забывая, что раз вы читаете это письмо, значит меня уже нет, все — в прошлом. Не надо искать меня. Фугас не наследит. Я исчез, будто бы меня и не было.

Я пришел в этот мир ниоткуда,

И уйду из него в никуда…

Написал я о себе эти строчки давным-давно, и оказались они пророческие. По старому знакомству Фугас обещал: смерть моя будет внезапная, легкая, а могила — озеро Байкал. Сдержит он обещание. Авторитетный кит мокрого гранта.

Жалко до слез только вас, а себя — ни капельки! Сам виноват. И тебя, Санек, тянул туда же. А если ничему не научил, то — к лучшему. Не верь, Рыжик, в порядочность того мира, из которого я ушел… в мир иной. Несправедливости и жестокости в нем столько же, сколько и в стране советской. А рассказывал я веселые баечки о воровском мире, чтобы оправдаться в твоих чистых глазенках, Санек.

И ты извини меня, Ириша, за лажу, которую я придумал про КБ, где я что-то секретное изобретаю и премии получаю. Меня может оправдать одно: о том, о чем я тебе рассказывал, я… мечтал! Да-да! Всю жизнь мечтал работать механиком, возиться со сложными машинами. Учился заочно. Быть может, ты мне не очень-то верила. Помнишь, ты сказала в саду на Иерусалимке: «У нас, женщин, своя удивительная логика: мы знаем, что это не так, но верим, что это так, а вере доверяем больше, чем знанию!» Милая, очаровательная Иришка! Ты прекрасна именно потому, что живешь, думаешь и чувствуешь наперекор заскорузлой черствой логике! Я эти твои слова запомнил, потому что понял тогда, что ты знаешь про мое вранье. И все равно, веришь всему, что я говорю! Ириша, солнышко мое, ты меня всегда понимала лучше, чем я себя! Зачем мне оправдываться, если ты оправдаешь меня лучше, чем я сам! Остальное Санек расскажет. Он все понимает.

Многое хочу рассказать. Какое было бы счастье, если бы я мог всю жизнь не спеша разговаривать с вами, дорогие мои! Если бы мы жили вместе! Так оставайтесь, вместе вы вдвоем: моя жена и мой братишка. Все, что есть у нас, — это ваше, общее. Ничего не делите! Прошу: вместе живите! Вы нужны друг другу! Кроме вас, у меня никого… и не будет! Так будьте хотя бы вы вдвоем счастливы!! Целую обоих.