Александр Войлошников - Пятая печать. Том 1

Коля. 22 апреля 1939 года.

П.С . Жаль, не успели мы расписаться, Ириша. А из-за разных фамилий у тебя с Сашком будут затруднения в наше время всеобщей бдительности. Но я надеюсь, что преодолеешь и это. Бросайте все, уезжайте из Иркутска. Деньги положи на несколько аккредитивов. Их хватит не только на домик на берегу Черного моря. Уезжайте на Кубань. Там Россия симпатичнее. Между Новороссийском и Туапсе по берегу моря много уютных и спокойных местечек. Не спешите сразу покупать. Поживите хоть полгода, подумайте, повыбирайте. Денег хватит на жизнь и приличный дом. Я узнавал.

Будьте долго счастливы, живите вместе! Очень любящий вас Коля».

Прочитал письмо. Ира сидит, уткнув лицо в колени. Плечи ее дрожат. Слушала ли она? Съежившись, обхватив руками колени, замираю и я. Бесконечно тянутся длинные весенние сумерки, становится все холоднее. Внизу, под обрывом, нервно пульсируя, журчит вода. Наверное, в стремительной струе раскачивается ветка, склоненная над рекой. А больше — ни звуков, ни мыслей. В голове, как в стратостате «ОСОАВИАХИМ»: пусто, тихо… и горько. Горькая пустота заполняет всю вселенную. Зачем идти куда-то, если жить не хочется. Быстро темнеет. Становится холодно. Я замерз в кочерыжку, но это мне безразлично. Потом вспоминаю про Ирину маму. Сидит она одна, не зажигая свет, ждет, ждет… И мы идем домой.

Всю ночь не спал. Думал, вспоминал. Иногда плакал. Дышать старался ровно, будто бы сплю. В комнате за занавеской так же тихо плакала Ира. И ее молчаливая мама, стараясь быть бесшумной и незаметной, чтобы кому-нибудь не помешать, не спит. Вздыхает, подходит к Ире, ни о чем не говорит, не спрашивает, но понимает все. Как все мамы…

Засыпаю под утро, когда светает. И вдруг просыпаюсь с тяжелой головой и с еще большей тяжестью на душе. Какая-то женщина в черном просторном платье и в черном платке, хлопочет у печки. Почувствовав мой взгляд, женщина в черном оглядывается… Я так и ахнул: неужто — Ира?!!

Как изменилась она за ночь! Вместо румяной девчушки передо мной — много пережившая женщина со скорбным, потемневшим от горя, лицом. Куда исчез радостный блеск озорных серых глаз? Глаза уменьшились, стали темными, запали в опухшие веки, а плечи ссутулились, будто бы под грузом долгих, тяжких лет. И какое ужасное платье: тяжелое, черное, не по фигуре. Наверное, мамино… много раз надетое черное платье, черный платок на голове, лицо, почерневшее от того, что и на душе тьма кромешная.

— Вставай, Сашенька, — говорит Ира, увидев, что я проснулся. — На автобус надо успеть… завтра — девятый день… мы на море поедем, поэтому — теплее одевайся… я пальто для тебя взяла у соседей…

Ужасная догадка потрясает меня: Ира сошла с ума!!! Не может быть девятый день в шестидневке!! Разве на море ездят из Сибири в автобусе?! Зачем на море пальто, если и в Иркутске жара? Но после нескольких уточняющих вопросов, я понимаю, насколько необъятны размеры моего невежества! Морем в Иркутске называют озеро Байкал, а девятый день — он не из советской шестидневки… Непонятным осталось: зачем в такую жару брать с собой теплое пальто? Но не стал я приставать с расспросами, вспомнив совет Валета: «Промолчи — за умного сойдешь!»

И вот вместе с другими пассажирами трясет и мотает меня и Иру фанерный «салон» автобуса, пылящего по ухабистой дороге с угора на угор все выше и выше — к деревушке Листвянка на берегу Байкала. На коленях у всех тяжелые свертки — пальто. Даже женщины в салоне молчат: фанерный ящик кузова — идеальный резонатор и многократно усиливает грохот езды по тряской, каменистой дороге. Пассажиров не много, потому что канун Первомая. Завтра с утра все трудящиеся нашей страны, которые называются «самыми свободными в мире», обязаны выйти на демонстрацию под угрозой возмездия от имени таких же «самых свободных трудящихся»… любил почесать язык об такие темочки «марксист» Валет.

О чем бы сегодня я ни начинал думать, а мысли возвращаются к Валету. И Ира, наверное, о нем сейчас думает. Но не о Валете, а о Коле думает. Так получилось, что у нас об одном и том же человеке настолько разные воспоминания, что нигде они не пересекаются… И не пересекутся, ведь этого человека уже нет! В черном платке Ира сидит на переднем сиденье, потому что ее еще и укачивает. И голова у нее болит от шума и жары. Сгорбилась, стала совсем, как старушка… как меняет людей горе!

Лихо зарулив, почти на месте, автобус останавливается на крохотной площади в Листвянке. Отворяется дверь — в «салон» врывается ледяной ветер. Не выходя из душной, горячей от солнца автобусной коробки, пассажиры разматывают узлы с теплой одеждой. И я, радуясь Ириной предусмотрительности, поспешно забираюсь в просторное теплое пальто.

Выскакиваю из автобуса и глаз не могу оторвать от фантастической панорамы байкальских берегов. В голубой хрустально прозрачной чаше, триумфально вознесенной над всей Сибирью, в окружении высоченных голубых гор лежит гигантский кусок зимы — покрытое заснеженным льдом озеро Байкал. По берегам озера — снег.

Холодный ветер посвистывает морозно-голубым запахом тайги, пьянящим после душной и пыльной жары. В бездонной небесной синеве расплываются голубые, акварельно размытые воздушной толщей белоснежно-призрачные горы на другом берегу Байкала. Кажется, что смотрю я на них сквозь зыбкую прозрачность голубой байкальской воды!

Выбравшись из душного автобуса, люди с наслаждением вдыхают холодный воздух, дивно пахнущий байкальской синью. Какой-то старичок, из местных, встречая приехавшую из города родню, балагурит:

— Да-а… воздух-то у нас от тако-ой! Которы городски, вдохнут, значитца, таку прозрачность, а ужо выдыхать обратно не хочуть. Остаются, значитца, тута… бездыханные.

Голубая мечта африканского людоеда — пышнотелая, розово-телесатая, потная пассажирка — плавно вытекает из горячей коробки автобуса и раздраженно бухтит на веселого деда:

— Воздухом поди-тко сыт не будешь! Как тут, на море, с продуктами-то… а?

— С продуктами у нас на море хорошо-о… — хитрит старикан, опасаясь прямо отвечать на провокационный вопрос. — Быват, и без заморских продуктов на море обходимся! Воздухом вздыхам, омульком заедам!

Умываемся в «Доме приезжих», и Ира, которая здесь была со школьной экскурсией, ведет меня по тропинке через густой лес на гору, откуда открывается удивительное зрелище: из озера в бескрайний сибирский простор вырывается могучая, стремительная река Ангара, с которой не сравнится ни одна река в мире по прозрачности и стремительности.

Замирая от восторга, стоим на обрыве возле того места, где златокудрая Ангара, не захотев стать женой сварливого, мутно-черного Иркута, разорвала кольцо гор вокруг Байкала, сокрушив все на пути, вырвалась на волю и умчалась по сибирским просторам от сурового отца — старика Байкала, чтобы через тысячи километров встретить суженого — могучего красавца Енисея.