Александр Войлошников - Пятая печать. Том 1

— Понятно ж — каждый хотит пачпорт заиметь! Есть пачпорт — ты человек. Нету — не взыщи. Как сельское хозяйство укреплять, ежели кажный хотит иметь жисть изячную! Каб деревню заградить колючкой, вохру поставить на вышках и в поле водить сиварей под конвоем, был бы толды полный порядок… — любит мусолить деревенскую темочку участковый, когда под мухой.

— Я-то колхозника понимаю… — рассуждает он, — сам сиварем был… им бы и остался, ежели б не армия. Токо она, родимая, от колхоза отмазала. Коли колхозникам равноправную жизню давать, то где других сиварей сыскать? Кто же, мать-перемать, захотит задарма говно ковырять??

В Америку для черной работы негров навезли африканских, а в Сибири для негров — не климат. Тут как хошь корми, а они все зимой не охнут, а передохнут! Цари-то это понимали и крепостное право крепко держали! Тут круть и верть — как хошь, а мудрая у партии политика, ядрена вошь: своих черных людей иметь надобно — колхозничков, — которы поживучЕй негров! Главное, кормить своих не надобно, — привычные, — и без кормов проживут в Сибири!

В армии участковый во Внутренних войсках НКВД служил вертухаем. Заслужил привилегию и характеристику, а после армии в городскую милицию подался. Теперь с утра участковый наполняется самогонкой и гордостью за свою выдающуюся карьеру: его власть в поселке! В чуланы к поселковым самогонщикам он не заглядывает, а они за это его уважают и стаканом первача с огурчиком на блюдечке у ворот встречают.

Все говорят — простой он мужик, добрый. И мне участковый посочувствует… будь я из деревни! Но что делать, если я — ни-от-ку-да?! Юридически нет меня на этом свете! А наше «самое свободное общество» не скупится на содержание многомиллионной армии чекистов, паспортистов, кадровиков, работников домоуправлений, сельсоветов, загсов…

Эту многомиллионную рать не интересует «наше светлое будущее». Они специалисты по нашему темному прошлому, в которое они по долгу службы лезут, не снимая галоши, чтобы все прощупать, перепроверить с помощью громоздкой, дорогой системы трудовых книжек, анкет, характеристик, личных дел, перекрестных запросов, выдачи и пересылки разных справок, контрольных талонов и других бумаг и бумажек, украшенных фиолетовыми штампами и печатями.

С помощью этих бумаг каждый кадровик изучает жизненную траекторию каждого человека за любой срок его бренной жизни, начиная от получения его предками свидетельства о его рождении и кончая получением потомками свидетельства о его смерти. А у меня шанс представить справку с прежнего места жительства такой же, как у Афродиты, которая, как и я, вынырнула из пучины морской, не взяв у Посейдона за тот случай справочку с фиолетовой печатью! И я такой же миф, как Афродита. Да вот милиция ныне мифологию не уважает…

Вечером заигрался я с пацанами в чижа до темноты. Подходя к дому, вижу яркий свет во всех окнах и мелькание стремительной тени на задернутых занавесках. В душе подпрыгивает радостная догадка: Ира из деревни вернулась! Намедни, в четвертый день шестидневки, отпросилась она на работе, чтобы на два дня съездить в деревню. А шестидневку перед этим бегала по магазинам, покупая подарки и гостинцы для деревенской родни.

Как всегда, двери в дом не заперты. Войдя, останавливаюсь на пороге, смотрю, как кружится веселым вихрем Ира. И уборку делает, и ужин готовит, и деревенские новости рассказывает. Все сразу. Я привык, что Ира печальна, задумчива. Впервые увидел ее такой оживленной. Налетев на меня сразу со всех сторон, Ира целует, теребит, что-то спрашивает, не слушая ответ, снова кружится по дому, излучая радость. А я стесняюсь, если меня целует молодая, красивая девушка. Это приятно, но почему-то стыдно. От смущения бормочу:

— Телячьи нежности — буржуазный пережиток.

Ира меня, конечно, не слышит, и я понимаю, что разговаривать со счастливой девушкой — дело зряшное: гром оркестра радости внутри нее напрочь глушит любые звуки снаружи.

— Проходи скорее, Сашенька, мне самой не терпится показать, что я привезла… вот почему так спешу! — торопит меня Ира и еще раз целует, не обращая внимания на мое смущенное бормотание. — Раздевайся, умывайся, садись ужинать! Демонстрация сюрприза, а от этого бурные овации, все будет после ужина! Оголода-али вы тут без меня…

После ужина, сама изнывая от нетерпения, Ира, тщательно протирает стол, открывает модный чемоданчик с закругленными углами, который называют «балетка», и раскладывает по столу бумаги. Некоторые — старые, потертые на сгибах, а некоторые — новенькие на тетрадных листочках. Я недоуменно смотрю на Иру, на бумаги. И тетя Нюра, Ирина мама, тоже смотрит сосредоточенно. Видимо, и она ждет пояснений. Ира снисходительно оглядывает нас, как фокусник публику. И торжествующе делает рукой цирковой жест — «вуаля!», будто бы достала она эти бумаги не из «балетки», а из какого-то более неожиданного места. Так и не дождавшись бурных аплодисментов и восторженных криков «Бра-аво! Би-ис!!» и сообразив, что уважаемая публика не доросла до уровня понимания ее высокого искусства, Ира начинает нетерпеливо втолковывать недозрелым зрителям:

— Это же — метрика! Свидетельство о рождении! А это — полный комплект справок из сельсовета. А вот — школьный табель и справка из школы. А это медицина: справки об уколах, оспе… Все для Семена Ивановича Овчинникова, славное имя которого отныне присваивается нашему дорогому Сашеньке! И фамилия у Саньки, как у нас! А потому — физкульт-ура! — ура-а!! — ура-а-а!!!.. Трум-турум!! — оркестр играет праздничный марш — теперь ты мой законный племяш!! Никакой-участковый не прискребется, и любое море нас ждет не дождется! Куда захотим: хоть на Черное, хоть на Белое, хоть… хоть к морю Лаптевых!!

Ира торжествует, а мы молчим, и ликующие клики слышны пока только со стороны Иры. Я обычно молчу, когда что-то не понимаю — так хотя бы не сразу идиотом выглядишь, а постепенно. Не умею я быстро думать, но научился быстро молчать. Лучше уж промолчать, вызывая этим сомнения в разумности, чем, вякнув не в масть, сразу не оставить сомнений в том, что ты враг народа!

— Семка всего на год старше. И осенью в шестой пойдет. А ты ростом выше, так что как раз — Семкин возраст. Один класс наверстать — чепуха на постном масле! Какая разница: учил и позабыл или вовсе не учил? На том стоит учеба в школе: учат-учат, потом забывают. А кто из школьной программы что-то знает, кроме таблицы умножения? А чтобы ты знал про то, что в школе проходили в четвертом и в пятом, я тебе все учебники куплю! Все лето сиди и на картинки в них смотри! Будьте уверочки — знать от этого будешь столько же, сколько все. Немецкий за одну минуту выучишь: «Гутен морген, гутен таг, хлоп по морде — вот как так!» Выучил? Значит, знаешь столько же, как я, очхористка! Кое-кто из нашего класса и не знает: а какой он язык выучил…