Александр Войлошников - Пятая печать. Том 2

…улыбнулся, увидев в зеркале себя: лучший друг, если у него оставались друзья на свете, не узнал бы его: он сам себя не узнавал!

Настороженно, боязливо и удивленно глянуло на меня из зеркала нечто похожее на забытое в заброшенном замке привидение: бестелесно тощее, голубоватое и… жутко удлиненное! Как ни удивительно, а я заметно подрос за время болезни, хотя от плоти осталась на мне только одна полупрозрачная шкурка, вроде пустой шелухи! И эту шкурку остригли наголо… А когда я, по примеру Монте-Кристо, решил испытать перед зеркалом обаяние своей улыбки, то сам себя перепугал: из зеркала оскалился на меня голый череп, тот еще оптимист, вроде Веселого Роджера… а для людей менее эрудированных, тот портрет, который на дверях трансформаторных будок рисуют, чтобы отпугивать любопытных. Ну и ну! С такой вывеской и до вокзала не дочикиляешь — патрули НКВД ждут не дождутся диверсанта с антисоветской внешностью и уже наголо остриженного! Так что рановато маклевать мне за освобождение России… Подождут. Если война не закончилась летом, значит — это надолго. И я тем временем подлечусь! Тем более, что лечиться очень приятно! Не жизнь, а арабская сказка! Лежишь на коечке, как султан, а симпатичная санитарочка, с озорными глазками, к моему падишахскому ложу на колесиках килокаллории подвозит! И при таком вопиющем паразитизме у меня никаких угрызений совести! Потому как я, находясь в своей любимой поз лежа, серьезным делом занимаюсь: соблюдаю постельный режим!

И доктор в нашей палате замечательный: Герцман! По-немецки сердечный человек. И по натуре он именно такой: на его добродушном лице всегда сияет широкоформатная добрая улыбка, в которой исчезают не только крупный нос, но даже огромные роговые очки! А хорошее настроение нашему доктору заложили еще при его зачатии! Говорят, есть такой медицинский факт: умирают и пессимисты, и оптимисты. Так не лучше ли жить, улыбаясь жизни и хохоча над смертью?! Тем более, если имеешь еврейскую национальность, немецкую фамилию, а живешь посреди Советской России в сорок первом, когда всем уже известно, что жиды (в который раз!), кому-то Россию продают, а немцы (тоже не в первой!), ее на хапок берут!

Уж тут-то «лицу библейской национальности» с немецкой фамилией остается одно: стать оптимистом! А у меня к доктору Герцману постепенно зреет громадное чувство благодарности. Постепенно оно распирает меня изнутри так, что опасаясь за целость своего тощего остова, я решаюсь выплеснуть на Герцмана хотя бы часть этого чувства во время утреннего обхода. Не рассчитывая на свой чахлый интеллект, я призываю на помощь безотказного графа и после обращения:

— Давид Самуилович, — сразу переключаюсь на цитирование:

Я считаю вас самым знающим врачом, а главное, самым добросовестным человеком на свете, и во всех случаях жизни ваши слова для меня — тот светоч, который, как солнце, освещает мне путь!

Палата замирает в изумлении. Герцман смотрит на меня долго и озадаченно, близоруко мигая добрыми глазами и протирая большие очки… Мои соседи, как гусаки, вытягивают шеи все длиннее, длиннее — небось, такие красивые слова никогда не слышали!.. Вдруг, хлопнув себя по лысине, доктор хохочет:

— Откуда, молодой человек, позаимствовали вы столь велеречивую тираду?

— Из «Графа Монте-Кристо»… — чистосердечно признаюсь я.

— Юноша! У вас не просто хорошая память, а потрясающая! И это после того, что было с вами?!! А я подумал о переселении душ! Ну, думаю, поднапутали на том свете, как бывает в гардеробах, выдали современному пареньку залежалую дворянскую душу из позапрошлого столетия, судя по тому, насколько велеречиво стал изъясняться мой больной! Говорят, в психиатрии бывают такие казусы… Ну, голубчик, вы меня удивили, рассмешили, а главное, порадовали! От всей души рад! И за вас, и за вашу душу, то бишь память. Побывав на том свете, некоторые оставляют там, как галоши в гардеробе, свою душу вместе с памятью, а потом им заново приходится учиться… А теперь граф Монте-Кристо, предъявите мне ваш нахально воскресающий организм!

С хищным интересом, как кот у мышиной норки, доктор через деревянную трубочку долго вслушивается: не шевельнется ли в моем организме какой-нибудь затаившийся микроб? А быть может, просто пытается узнать: есть ли еще что-нибудь внутри моего бестелесного остова, кроме памяти и оптимизма; и заодно понять: а на чем там душа держится? От долгого прослушивания засыпает моя бдительность, и вот тут-то Герцман вдруг ка-ак проедется чем-то холодным мне по ребрам — звонким, как батарея отопления! От такой шуточки я очень жизнерадостно ржу — такие забавы беспризорники называют юмор вручную…

— Рефлексы в норме, а легкие подживут! «Все хорошо, прекрасная маркиза… ни одного печального сюрприза…» — декламирует доктор Герцман и добавляет улыбаясь: — Медицина утверждает, что жизнь полезна, если приправлять ее юмором! И хорошее настроение для пациента — лучшее лекарство! Но для вашего изящного организма необходимо еще одно лекарство: пи-та-ние! Не просто питание, а обильное! Обжираться надо! Ешьте днем и ночью. Именно по ночам! Берите в тумбочку второй ужин… Сестра! Запишите: пусть ему привозят два ужина!.. Ешьте, улыбайтесь один раз перед едой, два раза после, а потом весь день через каждые пятнадцать минут! С утра и перед сном по пять минут гомерического хохота! И скоро будете гулять по Монастырской роще! Она тут рядом… Но, выходя даже в коридор, как следует одевайтесь! Как говорила моя незабвенная мамочка: «Додик, чтоб ты сдох, не вздумай простудиться!» И она была очень права, потому как любую большую жизнь можно испакостить маленькой простудой! Сестра, пожалуйста, получите для больного еще один теплый халат… для прогулок! Вот и все назначения… Порошки и уколы я отменяю. Это — для других, менее жизнерадостных…

Подышал доктор на очки, протер их, но не надел, а спрятав в прищуре близоруких глаз лукавую смешинку, сказал:

— Спасибочко за литературный комплимент! Мне он очень понравился. А на будущее советую: успевайте благодарить врача до лечения… вдруг потом будет поздно? Китайский император хорошо платил врачам, пока был здоров, но стоило ему чуть приболеть — врачи оставались без зарплаты! А уж если император умира-а-л… то всем его врачам — вжик! вжик! вжик! — отрезали головы! Так появилась знаменитая китайская медицина с упором на хорошее питание…

И уже хохочет жизнерадостный доктор Герцман у соседней койки. И кажется, что лечение больных для Герцмана не нудная работа, а радостная встреча с приятелями!

То, что еда — залог здоровья, эту истину постиг я до знакомства с китайской медициной. Общепитовские заведения всегда были для меня самыми уважаемыми учреждениями. И тут, в больнице, как только научился я удерживать свой организм в вертикальном положении, могучий инстинкт питания чуть ли не волоком повлек меня туда, откуда призывно пахло пищеблоком. Когда я, придерживаясь за стенку, чтобы сквознячком меня не сдуло, впервые появился в столовке, молоденькая бабеночка, убиравшая со столов, взглянув на меня, засмеялась и пропела: