Александр Войлошников - Пятая печать. Том 2
- Название:Пятая печать. Том 2
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Издательство “Написано пером”
- Год:2016
- Город:С-Петербург
- ISBN:978-5-00071-511-6
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Александр Войлошников - Пятая печать. Том 2 краткое содержание
Судьба сына, 10-летнего Саши Войлошникова, ЧСИРа — члена семьи изменника Родины, изложена в романе «Пятая печать».
«…После второго ранения, став восемнадцатилетним инвалидом войны, обрел я не только солидное звание ветерана, но и соответствующее званию благоразумие: научился жить по правилу «не высовывайся!». Не выжить бы мне в советском обществе сталинской эпохи, не будь я инвалидом ВОВ со справкой о тяжелой контузии. Эта справка оправдывала «странное» поведение…»
Пятая печать. Том 2 - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
А мой миленок не пижон —
Натурально рыжий он…
И была эта бабеночка с умопомрачительными округлостями пышненькой фигурки так распрекрасна румяной чистой красотой здоровой молодой женщины, что почувствовал я дополнительную слабость в коленках, располагающую к тому, чтобы опуститься на них и молиться могучему божеству питания, прелестная жрица которого только что явилась предо мной. Если есть у людей богиня любви, то почему нет богини питания? Питание важнее: питаться можно и без любви, а каково любить без питания?!
И тут на раздаче появляется еще одна, точно такая же жрица питания. Может быть, сестра, а может быть… я бы ничуть не удивился, если бы увидел уходящую за горизонт шеренгу прекрасных жриц питания с волнительно закругленными бедрышками! Улыбаясь, вторая очаровашечка поет в унисон с первой:
А рыжие, да красные,
А на любовь опасные!
И в этот день — день первого свидания со жрицами питания — я показал им: любовь не единственный талант, присущий рыжим, кое-кто из рыжих и пожрать горазд! Не уронил я чести рыжих по этой части! После первой порции каши долго и терпеливо скребу я ложкой по пустой тарелке. А когда скребучим звуком внимание к себе привлекаю, то печально вздыхаю:
— А пайка без довеска — не авторитет…
После второй порции вздыхаю я еще глубже и трагичнее, выдыхая еще более глубокую философскую сентенцию:
— На человека не угодишь: одной пайки ему мало, а двух… двух тоже не хватает!
Оценили глубину философской мыслИ бабцЫ, выразили одобрение доступным для них способом — кокетливым хихиканьем. И… кладут третью порцию. А сами с интересом наблюдают: а что со мной будет? Лопну или нет? Съев третью порцию, я наклоняю голову к своему кормозаправнику, прислушиваюсь и комментирую:
А там аппетит просыпается — вот сейчас жор и начинается!
От души хохочут очаровашки и приглашают прийти через час на «снятие остатков» по кашке. Еще бы тут остатков не оставалось, где половина коллектива на ладан дышит! И повадился я ежедневно отъедаться за все, что в своей бродячей жизни не доел, а потом еще и в больнице мимо рта моего проехало, пока созерцал я миры запредельные. А в тумбочке у меня, как у хомяка, такой продсклад образовался, не только до утра, до весны прожить можно! Просыпаясь ночью, я, как вурдалак, чавкаю во тьме кромешной…
Наутро, увидев меня таким же ненасытным, закатываются от хохота пищеблоковские жрицы питания: молодые, ядреные, со всех сторон очаровательно закругленные. От смеха упруго колышутся их восхитительные выпуклости, волнующие воображение. А когда самая насмешливая, собирая посуду со стола, касается меня упругим бедром, а то прислоняется к моей спине нежной зыбкостью пышной груди, бросает меня в жар и перехватывает дыхалку…
Не спится ночью мне, как пушкинской Татьяне. Под нудный храп соседей в распаленном воображении ярко, почти осязаемо, возникают обтекаемо округлые прелести очаровашечек с пищеблока. Прелести, перед которыми, сняв шляпу, преклонил бы колени Кустодиев, понимавший сладость сдобных красавиц с фигурами допайковой эры. И в любовном томлении опять открываю я тумбочку с продуктовым запасом…
Каждое утро в вестибюле я придирчиво изучаю в зеркале свой «светлый образ»: тонкий, звонкий и почти прозрачный. На гибком, длинном стебельке шейки нахально, как пресловутый пестик (известно, для чего предназначенный!), торчит мой рыжий кумпол, свирепо ощетиненный отрастающими волосами. Ну и ну — репей семенник! Такое похабное зрелище не для детей до шестнадцати: рыжий пестик в период бурного полового созревания! И отойдя от зеркала, я решаю твердо и окончательно: больше не взгляну я в этот дурацкий мордогляд! Но после обеда непреодолимая сила опять влечет меня к зеркалу! И это не мазохистская страсть к самоистязанию зеркалом, а оптимистическая надежда на то, что после обильной еды что-то изменилось в моей жалкой внешности… хотя бы чуточку! Как хочется стать сильным, широкоплечим, мужественным, чтобы походить на мужчину, а не на тросточку с рыжим набалдашником!..
И как ни горько сознавать это, но понимаю я, что развлекаются бабеночки моим застенчивым смущением и раззадоривают меня, чтобы смутить еще больше. «Женишок наш пришел!» — слышу я еще на пороге столовой. Неужели отгадали они, что влюблен я в них… сразу в обеих! Сты-ы-дно ка-ак!.. А ведь это — моя первая любовь! Почему она не как в романах? Ведь влюбленные в романах у любимых глазами сияющими любуются! А я?.. Совсем другие места вижу. И какой мне интерес зырить на их лукавые глазенки, в которых застыло заученное выражение дубово кокетливой непорочности. Но зато как откровенно греховны их пышные формы, которые так очаровательно закругляются, когда любимые женщины наклоняются!.. И хотя я стеснительно отворачиваюсь, но почему-то всегда знаю: у кого какого цвета сегодня трусики! В романах совписателей у каждого влюбленного — единственная любимая. А у меня любовь ко всему коллективу пищеблока! В романах влюбленные аппетит теряют. А я? От любви наворачиваю по четыре порции перловки! То-то я молчалив, как загадочный мистер Икс. На подначки любимых не отвечаю: молча шрапнель поглощаю. А на самом деле от стеснительности страдаю и краснею так, как только рыжие это делают: от макушки до пяток… даже задница сквозь халат красным фонарем светится! А язык, как паралитик… и это у меня! У того, кто за словом в карман никогда не лез! Эх, сделать бы что-нибудь героическое… был бы пожар на пищеблоке… вот бы я! А то видят меня любимые женщины хотя и целеустремленным, но несколько односторонне: шкиля жующая, с хрустом жрущая, жрущая… рыжий кошмар биологический — саранча! На ощетиненном кумполе жвалы шевелятся — все перемалывают, на костлявой спине лопатки сквозь халат прорастают крылышками… Никогда так мучительно не сковывала меня неуклюжая застенчивость и… страх. Страх показаться робким, глупым или того хуже: нахальным и глупым! Страх перед насмешкой! Насмешкой не надо мной — это что! А насмешкой над самым сокровенным: над моей любовью! Любовью… но к кому, если они обе желанны??! Вот она какая — первая любовь: оглушительно хмельная и такая… сты-ыдная!
В тоскливых промежутках между свиданиями (кормежками) я, как всякий влюбленный, предаюсь тоске. При воспоминании о жрицах питания, рефлекторно появляется аппетит, а с ним — нетерпеливое желание: скорее на пищеблок к жрицам питания! Так и кружит меня судьба в этом замкнутом круге любви…
Но, привыкая к любовным томлениям и постепенно теряя аппетит, я начинаю скучать по более интеллектуальному общению. Хотя и в больнице есть люди, но это не поезд и даже не вокзал. Больные, если они не психические, не расположены на откровения политические. Из больницы не уходят в неизвестность: сошел с подножки и… ищи-свищи — «широка страна моя родная!» Отсюда хоть в окно выпрыгни, но у каждого остаются тут не только анализы, но и ФИО. А на бытовые темы я разговаривать не умею, потому что в жизни моей быта не было, будто бы не жизнь, а сплошной праздник.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: