Марианна Федорова - Игнач Крест

- Бог в помощь!

- Здравствуй, добрый человек, - ответила за всех Александра, надевая шапку.

Всадник с интересом скосил на нее узкие черные глаза.

- Как лучше проехать в Новгород? - без обиняков спросил он.

- Да так вот по Ловати и поезжай, - махнула рукой Александра. - Выедешь на Ильмень-озеро, а по нему зимник проложен, на другом конце его Волхов и Новгород. А как ты сюда попал? Почему по главной дороге не поехал?

- Нельзя было. Я кружной путь искал. А далеко ли до Новгорода?

- Да верст пятьдесят наших будет.

- Так далеко, - огорчился всадник, пощипывая короткую бородку, полукругом обрамлявшую его скуластое лицо, совсем темное от усталости: щеки ввалились, веки припухли и покраснели.

- Мы сами новгородцы, нам ли не знать, сколько до него верст.

Тогда всадник спешился, присел на край саней, с трудом привалился к передку и сказал:

- О нашествии окаянных слышали?

Александра молча кивнула головой.

- А что полчища кахана Бату уже взяли Рязань, Москву, Суздаль, а потом и Владимир, знаете? Что они убили без числа народа, жену великого князя Юрия и всю его семью, город разрушили, слышали?

- Нет… Не было еще такого слуха…

Афанасий, Евлампий и Митрофан сгрудились около печального вестника. А он тем временем продолжал:

- Они захватили Ярославль, Ростов Великий, Переяславль, Тверь и повернули на Торжок.

- Отце наш, спаси и помилуй нас, грешных, - перекрестился Афанасий.

- Они подошли к Торжку, чтобы перерезать путь к Новгороду с юга. Их бесчисленное множество. Они окружили Торжок тыном. Оттуда теперь и птица не вылетит. Надо быстрее предупредить… Не пройдет и трех дней, как Торжок падет. Его уже не спасти. Дорога на Новгород будет открыта…

Боярин с трудом встал, пошатываясь подошел к своему коню, вдел было ногу в стремя, но, внезапно побледнев, охнул и тяжело осел на лед, который сразу же окрасился кровью, пропитавшей его красный плащ и потому незаметной раньше.

- Прости, боярышня, я… - успел проговорить всадник и потерял сознание.

Афанасий наклонился, выхватил из-за голенища длинный засапожный нож, быстро расстегнул запону* у корзно и разрезал шерстяную свиту*, а потом и белую окровавленную сорочку боярина, обнажив плечо. Стала видна тугая повязка, набухшая от крови. Александра достала из котомки в санях два больших рушника, украшенных богатой вышивкой, и отдала Евлампию. Тот разодрал их, и Афанасий сделал новую повязку.

Между тем боярышня вытащила из котомки берестяной свиток и бронзовое писало* и стала что-то им быстро процарапывать. Закончив писать, она завернула бересту в чистую тряпицу и протянула Митрофану:

* П и с а л о - заостренная металлическая или костяная палочка для процарапывания букв на бересте.

- Возьми моего коня - он самый резвый. Скачи во весь дух в Новгород. Отдашь грамоту моему батюшке.

- Самому посаднику в руки?

- Да. Только ему. И сразу назад. Встретимся у Евстигнея.

Митрофан молча поклонился, положил тряпицу с грамотой в шапку, пристегнул меч, и вот уже подковы его коня звонко застучали по льду. Постепенно звук становился все слабее и наконец совсем затих вдали.

- Как чувствуешь себя, воин? - спросила Александра у всадника, лежавшего в санях, заметив, что тот открыл глаза и приподнялся.

- Ничего, ожил. А почему вы сами не возвращаетесь в Новгород?

Александра нахмурилась и медлила с ответом. Потом все же сказала:

- Надо дождаться охотников - они тут неподалеку пушного зверя промышляют. К полудню подъедут, тогда и отправимся домой. Ты отдохни пока, а потом мы возьмем тебя с собой.

- Спасибо… только мне надо быстрее назад вернуться…

- А вот скажи, воин, - испытующе взглянула на него Александра, - знаешь ли ты, что значат наши священные изображения?

- Я ведь боярин, а не поп, - уклончиво начал всадник, - однако кое-что слышал.

- Скажи тогда, что значат крест, якорь и сердце?

- Вера, надежда и любовь, - чуть помедлив, ответил раненый.

- Сердце с крыльями?

- Дух любви.

- Голубица, держащая в клюве ветвь?

- Дух милосердия.

- Катящиеся огненные колеса?

- Дух жизни. Да помилосердствуй, боярышня! - взмолился раненый. - Ты вот мне лучше сама скажи: откуда ты эту премудрость знаешь? Почему грамоте обучена?

- Что тут дивного, - усмехнулась Александра. - Это у вас, - она запнулась и изучающе посмотрела на боярина, - девицы только и знают, что по светелкам сидеть да рукоделием заниматься. А у нас в Новгороде девушки, как и парни, наукам учены. А грамоту у нас не только боярские дети, а и многие смерды и холопы знают. Вот хоть у Афанасия спроси.

Афанасий неприязненно взглянул на незнакомца, почувствовав немалый его интерес к боярышне, и опять опустил глаза.

- Так-так… - протянул воин. - Вот скажи ты мне, чернец, ведь у вас, монахов, положено жить в бедности да в смирении? А у тебя нож булатной стали, кожух на волчьем меху.

Афанасий, молчавший все утро, совсем прикрыл веки и негромко, нараспев ответил:

- Аз есмь смиренный мних, обаче молюсь: ни богатства ми, ни убожества, Господи, не дай ми. Аще буду богат - гордость восприму, аще ли буду убог - промышляю на татьбу* и разбой. А что оружие доброе - так мы все здесь воины. На краю русской земли живем.

- Ты и Даниила Заточника читывал! - усмехнулся всадник. - Новгородцы не лыком шиты.

В это время Трефилыч заметил, что одно из удилищ запрыгало в проруби. Александра, Евлампий и Афанасий кинулись к нему. Мужчины с трудом вытащили удилище из колодчика и стали тянуть его вверх, а Трефилыч заплясал у края отверстия с железной сулицей*.

Вот из колодчика показалась широкая, сильно приплюснутая голова с одним толстым усиком на подбородке и двумя тонкими у ноздрей. Челюсти огромной рыбины открылись, и стали видны мелкие, но острые зубы. Светло-коричневая с темными крапинками голова и верхняя часть туловища, приподнятые надо льдом, судорожно вздрагивали. Трефилыч прицелился и с неожиданной для его щуплой фигуры силой проткнул рыбу сулицей насквозь под самой головой. Небольшие желтые глаза налима стали тускнеть. Евлампий и Афанасий перевели дух, а потом уже все вместе не без труда вытащили рыбу на лед. Налим еще трепыхался. Закругленный хвостовой плавник его мелко дрожал. Он несколько раз открыл пасть, хлопнул, словно хлопушкой, узкими жабрами и затих.

Александра отвернулась.

- Цуть-цуть не два пуда будет, боярышня, - обратился к ней Евлампий, цокая, как все новгородцы. Но тут он заметил знак Афанасия и прикусил язык.