Анри Бошо - Антигона

В последовавшие за этой встречей дни я начала вырубать в мраморной плите, которую нашел для меня К., многомесячный Эдипов маршрут, когда он описывал вокруг Афин полукруг за полукругом. Полукружия эти сжимаются по мере приближения к Колону, к тому месту, где слепец прозрел.

Камень требует, чтобы форма полукружий, которые описывал Эдип на земле, была правильнее, и я радостно подчиняюсь требованию камня. Гемону нравилось водить пальцем внутри мраморных желобков, и он считал, что выполнены они восхитительно.

— Дотрагиваешься до них — и возникает желание отправиться в путь, — произнес он однажды, — хочется идти, как шла ты, но еще хочется присесть и начать слушать.

— Что слушать? — спросил К.

Гемон в неведении пожал плечами. Может быть, мы узнаем это, когда Клиос, как обещал, вырубит в своей горе наш маршрут, и тогда все будет видно.

Гемон почти каждый день приходил работать в саду. Он в нескольких словах передавал мне, что происходило в городе, брал инструменты и принимался за работу. Однажды К. сказал мне:

— Твоя скульптура почти закончена, пойди помоги Гемону — ему безумно этого хочется, но у него не хватает смелости попросить тебя.

Я вышла в сад, встала рядом с Гемоном — и лицо его прояснилось, мы начали работать бок о бок, и, хотя слов мы почти никаких не сказали друг другу, аромат трав и запах вскопанной земли мы вдыхали с ним вместе. Иногда наши руки соприкасались, мы даже не всегда замечали это, но тела наши находили в этой тишине тайную радость.

Счастье это могло бы длиться вечно, ему не должно было быть конца, но пришел день, когда Гемон произнес:

— Я уезжаю, — сердце мое сжалось, а, поскольку я молчала в ответ, он добавил: — В полевой лагерь.

— Воевать против Полиника?

Он промолчал, и мы снова в полной тишине принялись за работу.

Почему я так испугалась? Из-за Полиника, который нечеловечески силен и ловок в обращении с оружием? Из-за Этеокла, который едва ли уступает в этом Полинику, или из-за него, из-за самого Гемона? Ополчилась же я на Гемона, потому что произнесла:

— Ты и впрямь человек Этеокла.

Гемон выпрямился, впервые я поймала на себе его неласковый взгляд:

— Ты очень любишь Полиника, Антигона.

— Этеокл тоже.

— Я должен был выбирать. Этеокл — мой друг, он, как и я, человек Фив.

— Полиник, значит, нет?

— Нет, — прозвучал отрывистый ответ, — Полиник великолепен, но для самого себя.

Гемон не верил, что мир между братьями возможен; не нужно, чтобы это встало между нами, не нужно, чтобы я плакала, но я плакала.

Он заметил мои слезы, захотел что-то сказать, но не нашел слов и вскоре ушел в военный квартал, как уходил туда каждый вечер.

Пока мы трудились с Гемоном бок о бок, что-то проснулось во мне. И когда я услышала, что он уезжает, поняла, что думать об этом одна я не в силах, бросилась в мастерскую, где работал К. Я знаю его так недолго, но он, кажется, знал меня всегда.

К. возился с обломками рухнувшей колонны, которая поддерживала крышу мастерской:

— К., что ты думаешь о Гемоне?

Как обычно, прямого ответа на вопрос он не дал:

— Познакомься с ним Клиос, сказал бы, что ему можно доверять.

— А Ио, что сказала бы она?

— Она сказала бы, что он красив, и это важно.

— А еще что, что еще?

— Ио наверняка сказала бы, что Гемон может быть хорошим отцом.

— Тебе это смешно?

— Да, Антигона, мне, у кого никогда не будет ни жены, ни детей, это смешно.

— Прости меня, К., Гемон уходит с Этеоклом сражаться против Полиника, мне от этого стало так больно, что я была с ним жестока.

Я успокоилась, но мне нужно было побыть в тишине рядом с К. А так как он снова взялся за обломки колонны, я принялась помогать ему. Мои ловкие руки скульптора действительно могут лечить прекрасный камень и его жесткие края, как будто это тело ребенка.

На следующий день появилась насупленная Исмена — она всегда такая, когда у нее плохое настроение.

— Что за квартал, что за соседи! К счастью, из-за этого большого сада к тебе не долетают запахи их кухни. А твой дом — он просто крошечный, и одни голые стены. А ведь ты могла бы принять и то, что я хотела тебе отправить. Тебе, конечно, ничего не надо, я так и думала. В довершение всего ты завладела К. и нашим дорогим Гемоном, ты их быстро пристроила к делу. За работу, за работу — ты так же пристроила к делу Эдипа. Ему пришлось ваять скульптуры, петь просоды, слагать поэмы для бедной Антигоны, которая просила для него милостыньку. Не очень-то много свободного времени оставляла ты нашему отцу; раз он потерпел поражение в Фивах, нужно было, чтобы он стал великим как-то по-другому. Мудрец, провидец, герой, превознесенный богами, — и все это для своей маленькой помощницы, без которой ему бы не выжить. Пройдет совсем немного времени, и на всех перекрестках можно будет найти неизвестно кем выполненные скульптуры, изображающие Эдипов апофеоз с приткнувшейся в каком-нибудь углу Антигоной.

— Если ты злишься, Исмена — значит, хочешь что-то сказать.

— Да, хочу. Ты отвоевала у всех Гемона. Мне это все равно. Да и Этеоклу не до вашей все возрастающей близости.

— Тогда кому это не все равно? — спросил К.

— Креонту. Он хочет, чтобы Гемон стал в один прекрасный день царем, но и подумать не может, чтобы Антигона была царицей.

— Я никогда не стану царицей, ни в Фивах, — нигде.

— Если ты, Антигона, откажешься от царства, Гемон тоже от него откажется. Поэтому-то ты и рассоришь его с Креонтом. И тут же ты окажешься в огромной опасности — ты, твоя сестричка и К. тоже.

— А Этеокл, Исмена? У Креонта не вся власть.

— Помнишь, что сказал Эдип Полинику в Колоне? «Когда вы убьете друг друга, кто будет царем? Креонт. Думаешь, Антигона сможет вынести его тиранию?» Естественно, об Исмене ни слова, она-то может все вынести.

Ответить Исмене я не могла: в ее словах слишком много правды и невозможный груз будущего.

— Ты, кажется, еще на что-то надеешься, Антигона, — не могла успокоиться Исмена. — Но на что можно надеяться при этом безумном упрямстве близнецов?

— Не знаю, сестра. Когда я шла по дороге, я не знала, куда иду, я просто следовала за Эдипом, он занимал собой все прошлое и поглощал будущее. Оставалось лишь настоящее, в нем-то я и жила. Жить в настоящем можно, но строить планы нет времени.

Исмена неожиданно растрогалась: ей стало понятно, какова была наша долгая дорога нищебродства и годы неуверенности. Она открыла мне объятия, мы привлекли к себе К. — и сомкнулось кольцо чувств и объединявших нас воспоминаний. Необъяснимая радость охватила нас, и мы долго наслаждались ею, бесцельною, но счастливою. Исмена прервала это сладостное переживание именно тогда, когда это было надо, и так, как умела только она:

— Однако я сильно проголодалась, — воскликнула она, — быстро есть!