Анри Бошо - Антигона

— Знаешь, я репетировала эту роль. Креонт часто просит меня исполнить ее для него, наша мать умела заставить любить себя. Ты тоже. Вон ты уже окрутила красавца Гемона. Пока тебя не было, он любил меня, но ты сильнее. Сильнее, чем я думала, когда ты входила по утрам через эту дверь, и Эдип, хотя я была уже у него в объятиях, говорил: «А вот и моя дылда». Как это у тебя выходило — быть всегда самой большой?

— А как выходило у тебя всегда оказываться любимицей и первой?

Пока Гемон приводил занавеси в порядок, Исмена шепнула мне:

— Я о нем больше не думаю, я люблю другого.

— Ты не любимая моя сестра, Исмена, — проговорила я в ответ, даже не задумываясь, — ты единственная моя сестра.

Исмена выглядела счастливой, и, хотя Гемон и расстроился, мы попросили его не провожать нас и вместе вышли из дворца. Нам было необходимо побыть наедине и молча шагать рядом друг с другом.

Дома Исмена обняла меня и сказала:

— И не надейся, завтра я буду снова тебя ненавидеть. Я сегодня раскисла из-за тебя. Мы теперь в Фивах презираем мягкотелость, мне нужно тебя ненавидеть, чтобы ты закалилась, чтобы тебя тоже не раздавили.

На заре следующего утра, пока мы ели, К. сказал мне:

— Вчера Этеокл послал меня выбрать для тебя дом. Я посмотрел несколько — они все разные. Хочешь взглянуть сама?

— Ты знаешь, какой я выберу?

— Да, — ответил он.

— Ну, так я его и выбираю. Пойдем.

На бывших выселках, которые Этеокл включил в городскую черту — а когда-то там жили огородники, — мы нашли деревянный дом, окруженный большим заброшенным садом, где росло несколько красивых деревьев. Дом мне понравился с первого взгляда — неброский и хороших пропорций. В нем прохладно и есть погреб. Совсем рядом — забытый родник, его надо привести в порядок. В глубине второй комнаты — очаг. Накануне К. заготовил дрова, и я сразу же смогла разжечь огонь: пламя занялось, и дом ожил. Впервые с тех пор, как я с Эдипом покинула Фивы, благодаря Этеоклу, такому внешне враждебному, у меня появились свой дом и очаг.

Мы отправились осматривать сад — он весь зарос ежевикой и сорняками. Но в середине возвышалось восхитительное вишневое дерево, которое отбрасывало тень. Как интересно будет приводить все в порядок, возвращать к жизни. К. увлек меня в глубину сада, где стояла мастерская — всего три стены, тщательно сложенные из камня. Крыша провалилась, внутри выросли деревья, отчего все кажется зеленым.

— Какой простор для ваяния, — радость переполняла меня, — завтра же начинаю.

В полдень я впервые приготовила на очаге еду. Послышались чьи-то шаги — это Гемон, и мне его появление неожиданно показалось очень приятным.

— Иди поешь с нами в первом моем доме.

— Дом небольшой, — заметил Гемон, — но, раз ты живешь в нем, великолепный, да и сад станет красивым и полезным.

На улице заскрипела телега.

— Этеокл отправил меня к тебе привезти мебель, — пояснил юноша.

— Только ничего лишнего: за годы скитаний я поняла, что на самом деле нужно очень мало вещей.

К., наверное, предупредил Этеокла, потому что в телеге было лишь самое необходимое и еще два настенных ковра.

В конце трапезы Гемон, замявшись, неожиданно проговорил:

— Расчистить сад, отстроить мастерскую — работа немалая. Вам двоим это не под силу, потому что К. надо щадить свои силы. Мне бы хотелось помочь вам.

— Ты хочешь помочь? А что подумает Креонт?

— Я под началом не у него, а у Этеокла. У меня много дел, но среди дня выдаются свободные минуты. Я могу сейчас же и начать. Я даже мотыги принес.

Предложение это мне понравилось, и было приятно, что Гемон и К. вместе решили прежде всего проложить дорожку к мастерской.

Гемон без промедления принялся за дело. Он срезал траву, мотыжил землю — впрочем, вырывая ненужное, он тщательно сохранял полезные растения. Тем временем мы с К., прежде чем вносить в дом мебель, принялись отмывать стены.

Время от времени я выходила взглянуть, как работает Гемон — ему было очень жарко, и я принесла холодной воды из родника. Он наклонился над корневищем, которое вырывал из земли, неловко поблагодарил меня. И под его взглядом, в котором восхищение было перемешано со страстным желанием подчиниться, я смутилась больше, чем думала.

Приблизился вечер. Гемон сложил инструменты, быстро попрощался и торопливо ушел, чтобы успеть на вечернюю перекличку. Едва успели затихнуть Гемоновы слова, что он придет на следующий день, как передо мной вырос Этеокл.

— Почему ты выбрала такой бедный квартал и дом? — спросил он, внимательно все осмотрев.

— Наш отец в конце жизни стал беден, он сначала мирился с этим, потом решил, что это правильно.

— Почему?

— «Никакого ненужного труда», — говорил он.

Этеокл мгновенно оценил эти слова.

— Эта точка зрения, — произнес он, — прямо противоположна той политике, что я веду в Фивах, но я понимаю ее. Не будь Полиника, я бы, может быть, думал, как Эдип. — И, глядя на дорожку, которую начал прокладывать Гемон, продолжил: — Ты наняла лучшего из моих людей.

Я рассмеялась от удовольствия:

— Правда, красивая работа?

— Хороший выбор: после Полиника это самый красивый мужчина в Фивах, и он невероятно честен.

Щеки мои зарделись, и это, естественно, не укрылось от Этеокла.

— Ты говоришь, что Полиник — самый красивый мужчина в Фивах; для тебя он по-прежнему фиванец?

— Что бы Полиник ни делал, он навсегда останется одним из нас.

— Тогда почему ты изгнал его?

— Я позволил ему царствовать год и честно служил ему в это время. Он отправился путешествовать, и я не позволил ему вернуться. Он разрешил Фивам погрузиться в спячку, я же принуждаю их, я принуждаю и Полиника: пусть мечтает и воплощает фиванские мечты.

Этеокл вышел, прижимая к себе красивый шлем с черным султаном. Я бросилась вслед, схватила его за руку:

— Знаешь, в Фивах ведь тоже есть кое-кто, кого я люблю так же, как Полиника, и это — ты.

Он нежно и как-то печально взглянул на меня.

— Ты одинаково относишься к нам и тем не менее сказала Исмене: «Настоящий царь — Полиник». Эти слова вырвались у тебя, я тоже мог так сказать. Настоящий царь по своей природе — Полиник, и я это знаю. Я — царь лишь по неустанному усилию, мне никогда не совершить тех великих подвигов, что он может совершить, но что было бы с Полиником, если бы не то глубочайшее оскорбление, которое я нанес ему? Он стал бы властелином заурядного города. Я знаю, что делаю: не справедливости хочу, а могущества. Именно потому, что Полиник так восхитителен, так идиотски солярен, я должен был восстать против него, должен был поднять на него оружие, оружие тьмы и золота, которое я привлек в Фивы.

Он повернулся, и вот уже только его быстрые шаги отдаются вдали. К. подошел ко мне, взял за руку, отвел в дом. Тягостные думы завладели мною: братьям известна, им всегда была известна тщетность всего того, что я должна предпринять. Я присела у очага, в котором К. разжег огонь. Сам он сел напротив, наблюдая, как борется во мне та бедная испуганная девчонка, которая, по-моему, и есть я, и другая — непонятная, непредсказуемая Антигона, которую Клиос, Эдип и Диотимия считают, что видят. Тому, кто слушает на пороге души, прекрасно известно, что противостояние этих двух Антигон не может завершиться выбором одной или другой ипостаси, оно дойдет до конца, и цена ему — жизнь. Это невозможно выразить словами, и К. начинает потихоньку напевать, успокаивая словами израненную душу, он убеждает меня поесть, лечь, внять истинам глубокого сна.