Анри Бошо - Антигона

Да, я просто нищенка, просто вопящая нищенка, без стыда, без гордости, которая может только просить, только умолять: «Никакой крови… Никакой из-за меня крови!..»

Крики и лязг оружия затихли с обеих сторон. Им — что, не перенести моего нищенского вопля? Все слышали мой крич, я знаю, но услыхали ли они меня действительно? Мир труднее, реальнее, молчания. Мне, разумеется, его не достичь: мы неповоротливы, слишком неповоротливы, и нам никогда не измениться. Именно об этом все они и говорят, но у меня не хватает сил возразить злосчастной этой жизни, я могу лишь снова повалиться на землю и биться о нее своим потерянным для всего света лицом.

Кровь заструилась по моему лицу, заливая глаза. Чьи-то руки подняли меня и понесли, утирая с лица кровь, и здесь мой получивший, наконец, свободу дух вырвался из застенка моего существования. Больше я ничего не могу, больше я ничего не хочу — впрочем, мне больше нечего и хотеть. До меня доносится нежное пение — может быть, оно рождается столь же просто, как песня ветра, что звучит в траве и в ветвях. Так не поют нищебродки, так не поют те, кому что-нибудь надо. И, слушая это пение, я перестаю быть той Антигоной, которая безуспешно стремилась чего-то добиться. Хватило одного пения… Кроме него, ничего и не надо — может быть, я сама уже в этом пении, какая разница: пение это звучит отовсюду, и его услышали все.

Молчат те, кто стоит на завале, — ни стрелы, ни камни больше не летят с той стороны. Стражники, ощетинившиеся копьями, еще держат каре, но и они застыли на месте, и они ждут. Чего?

Стентос, который возвышается надо мной, озабоченно на меня смотрит, и во взгляде его такая нежность, что я с изумлением думаю: уж не плачет ли он?.. Вернулся капитан, что оглядывал завал. «Отставить», — скомандовал он, и опустились щиты, копья. Капитан подошел ко мне, и с лицом его, кажется, тоже что-то произошло. Он сказал мне что-то очень существенное, что-то, чего я не смогла понять, потому что тело мое сдалось, усталость обрушилась на меня, как стервятник. Я теряю сознание, я чувствую, что падаю, я понимаю, что поранюсь и уже ни на что не буду годна.

И я падаю… Но не на жесткую фиванскую землю — я упала в неожиданное место, — впрочем, оно мне отчасти знакомо. Надо мной в раздирающем сиянии опрокинулись небеса. Небо ведь не знает ни надежд, ни желаний… А несут меня бережно руки Стентоса. Это он смочил водою мой лоб, это он укачивает меня, держа на своих громадных мускулистых руках, — и я постепенно стала приходить в себя. Капитан снова изъявил желание говорить со мной, но я не в силах ничего понять.

— Ты скажи мне, что ему надо? — шепчу я Стентосу.

— Твои друзья — там — хотят мира. Мы тоже… Но — как?

— Двое от нас… — отвечаю я на ухо Стентосу, — капитан и ты… На полдороге, без оружия…

— Чтобы договориться — о чем, Антигона?

— Они… разбирают… вы, вы пускаете их в подземный город… Никаких узников.

— Можно сказать, что ты хочешь именно этого?

Силы оставили меня.

— Да, — не сказала, а выдохнула я.

Капитан согласился. Стентос выкрикнул предложение о встрече, и Диркос ответил коротким просодом, что означает: «Согласны». Очень быстро они договорились обо всем, обменялись обещаниями. Капитан, вернувшись, разрешил воинам поесть, пока на завале расчищают проход.

Убрали камни, открыли одно из подземелий, ведущих к канувшему городу, и первыми туда спустились женщины, за ними последовали несгибаемые мальчишки Васко, которые, прыгая вниз, как всегда, награждали друг друга тумаками. Последними в подземелье исчезли Диркос и Зед — они что-то прокричали мне, но я не расслышала. Когда над их головами опустилась плита, закрывавшая вход, меня охватило отчаяние: теперь открыта дорога к моей гибели…

Стентос дал мне напиться и хотел, чтобы я поела, но у меня кусок не шел в горло. Капитан отдал приказ, и мы двинулись — Стентос с Леносом поддерживали меня. Где недавно был завал, валялись лишь обломки; преступление же, избежать которого, казалось, невозможно, не совершилось.

Стражники, окружавшие меня, тоже изменились: это уже не прежние закованные в железо мужчины, в чью обязанность в тот день входило вести осужденную к месту казни. Теперь кажется, что они — мои знакомые, да и они будто бы знают меня… И мне становится легко от их безразличного равнодушия, которое угрюмым грузом лежит на них…

С трудом осознаю, что мы добрались до какого-то затененного места: солнце перестало жечь лицо, посвежел воздух. Хотелось бы оставить открытыми глаза, но для этого надо слишком много сил. Меня уложили под каким-то деревом.

— Сначала отдохнем, Стентос, — доносится голос капитана, — потом открывайте пещеру.

— Нас никто не торопит… Не будем с этим спешить… Есть царь… и есть Гемон.

Шаги удаляются, а мне надо бы проснуться и понять, что происходит. Веки, наконец, подчинились мне. Капитан уже далеко, стражники отдыхают. Стентос и Ленос склонились надо мной, и я чувствую на себе их беспокойные взгляды.

— Воды… — прошу я, и это их обрадовало.

— Мы нашли родник, — говорит Стентос, — вода очень хорошая.

Они дали мне напиться, но еще больше хочется освежить веки, омыть потное лицо. Сделав это, я почувствовала себя несравненно лучше, села, ко мне вернулось понимание происходящего.

Все ждут одного человека, все думают о нем, это — Гемон. Уходя, его имя выкрикнули мне Диркос и Зед, тогда слово это — его имя — я и не смогла разобрать. Гемон, который идет освобождать меня. Они думают, что, если Гемон не опоздает, Креонт не сможет отказать сыну и помилует меня. Если успеет Гемон…

Потому Диркос и Зед перекрыли улицу — ни мальчишки Васко, ни женщины не надеялись на победу. Они просто хотели дождаться, пока прибудет Гемон. Да и стражники поэтому не торопятся. Стентос и Ленос не открывают пещеру, а капитан прогуливается в тени — все для того, чтобы подольше не отдавать приказ, который сделает Гемона врагом.

Все думают, что любовь Креонта к сыну так велика, что он не сможет не проявить своей милости. Лишь Исмена и я знаем, как глубоко оскорблен Креонт Моим упорством, что для него сама моя жизнь теперь непереносима. Если Креонт откажет Гемону в помиловании, Гемон сам освободит меня. А это значит — война. И будет война, страшная война между отцом и сыном после ужасной той войны — между братьями-врагами.

О ужас — снова война в Фивах!.. И на этот раз из-за меня!..

Подождав, пока уляжется волнение, я обратилась к Стентосу и Леносу:

— Если Гемон освободит меня, — сказала я, — начнется война. Креонт хочет моей гибели, и он никогда не уступит. Гемон не уступит тоже. Эта война между отцом и сыном, которая разделит Фивы на два лагеря, будет еще ожесточенней, чем война с Полиником… Гемон не должен освобождать меня…