Исаак Гольдберг - День разгорается

— Ишь ты!.. Это похвально.

В беседу всунулся Суконников-младший:

— Большие безобразия, рассказывают, ваши молодцы понаделали... На безвинных нападали...

Старик круто повернулся к сыну:

— Это какие же безобразия? Коли кому из скрытых крамольников бока намяли, так за это спасибо надо сказать! Юрунду ты говоришь, Серега!

— Разумеется, — примирительно вмешался Мишин, — разумеется, что могла где-нибудь и ошибочка выйти! Так можно ли без этого? Дело сурьезное и опасное... А которые осуждают, так прав уважаемый Петр Никифорович: шипят не иначе, как тайные революционеры... Вот вы поглядите на них через недельку, что они запоют!

— Значит, уповаешь, Петра Ефимыч, что через недельку все кончится?!

— Всенепременно! — горячо пообещал пристав... — Дня через два-три в городе будет свиты его величества генерал граф Келлер-Загорянский со своим эшелоном, да дня два на первоначальную очистку пойдет. Вот и считайте!..

— Ну, — опираясь на подлокотники кресла, торжественно и благочестиво произнес Суконников-старший. — Ну, слово даю под золото отделать алтарь в храме преображения и не пожалею для светских нужд... сколько моего состояния хватит...

Суконников-младший переглянулся с женой. Пристав радостно улыбнулся: он хорошо понял, о каких светских нуждах говорил старик.

На некоторое время все замолчали. За слегка примороженными окнами лежала морозная ночь. Там, за стенами этого теплого, ладно и прочно устроенного и обставленного дома была тревожная неизвестность. Там что-то шевелилось, готовилось, зрело. Суконников-старший почему-то взглянул на окно, защищенное прочными ставнями. Туда же невольно взглянул и пристав. Взглянул и тревожно зашевелился на стуле.

— Я, Петр Никифорович, имею просьбу до вас. Позвольте мне переночевать сегодня в вашем доме! Я и охранника своего отпустил...

— Ночуй! — решительно, но не совсем радушно, позволил старик. — Ночуй. Куда ты ночью-то побредешь!..

— Я вас не стесню, Аксинья Анисимовна! — успокоил пристав хозяйку.

Старик поднялся с кресла. За ним поднялись и все остальные.

— Покуда что, вели, хозяйка, ужин подавать!.. А вы, — обратился старик к сыну и невестке, — тоже заночуйте здесь. Нечего трепаться ночью!..

В столовой, усаживаясь за богато накрытый стол, Суконников-старший самодовольно заметил:

— Ладно! Покуда что, а наше от нас не уйдет!

— Всенепременно! — угодливо хихикнул пристав, жадно поглядывая на вина и закуски, в строгом и веселом порядке уставленные по белоснежной накрахмаленной скатерти.

Главные силы были сконцентрированы в железнодорожном депо.

В железнодорожное депо в мглистое неприветливое утро торопился Павел. Он только что провел бессонную ночь в типографии газеты, где ему пришлось быть и за корректора и за ночного редактора. Номер переверстывался два раза. Два раза поступал свежий и неотложный материал. И этот материал надо было во что бы то ни стало поместить непременно на первой странице. Это удалось сделать только при помощи наборщиков, которые дежурили в типографии вместе с Павлом.

Теперь Павел должен был попасть в депо очень рано. День предстоял напряженный и хлопотливый.

Вчера получились отрывочные, но достоверные сведения о том, что карательный отряд движется очень быстро, что он на всех станциях забирает по заранее составленным жандармами спискам всех, кого можно было заподозрить в сочувствии забастовке, социалистическим партиям и революции. Что, наконец, судьба этих захваченных в поезд людей неизвестна.

Вчера эти известия вызвали большие волнения. И пришлось поэтому поместить в сегодняшнем номере газеты, который вот сейчас свежий и еще пахнущий типографской краской сходит с машины, поместить ряд статей, разъясняющих положение дела, призывающих к спокойствию и выдержке.

А в депо предстояло взять оружие и ждать.

Ждать — это было самым мучительным для Павла! Сидеть в бездействии, зависеть от кого-то, от чьей-то воли, от чьих-то намерений и планов — с этим трудно мирилось все существо Павла. А ждать надо было, ничего иного не оставалось. Эшелон Келлера-Загорянского мог задержаться на любой станции. Он мог появиться внезапно, мог замедлить.

Павел жаждал деятельности. Ну, да, время было горячее и приготовления шли небывалые и дела предстояли чрезвычайно сложные и серьезные. Но все это не сейчас — большое дело предстояло совершить все-таки только завтра. А сегодня надо было находиться под руководством и в подчинении других. Вот если бы Павлу дали возможность развернуться самому, не ожидая указаний комитета! Он показал бы... И та необыкновенная девушка, с которой он один только раз встретился у Варвары Прокопьевны, та девушка сразу оценила бы его... Нужен геройский поступок. Что-нибудь вроде того, чтоб выехать навстречу карательному отряду, совершить удачное покушение на генерала или спустить его поезд под откос. Что-нибудь громкое и заметное надо предпринять. А как только он начинает намекать товарищам об этом, его сразу же обвиняют в склонности к авантюрам. Нет, у него совсем нет настроения предпринимать что-нибудь, похожее на авантюру, но и сидеть молча и ждать, ждать — он не в силах!..

Сейчас вот ему приходится торопиться, чтобы попасть в депо. Там собраны основные боевые силы, там лучшее оружие. Имеются даже запасы взрывчатого. И там же осторожничают и раздумывают Лебедев, Трофимов, другие. Как они могут терпеть и выжидать? Нервы у них из канатов, что ли?.. И Старик придерживается какой-то странной, по мнению Павла, тактики. Сойфера и других, явившихся с советами прекратить всякое сопротивление, он отшил, а сам все время взвешивает и учитывает.

Можно ли быть такими осторожными, чрезмерно осторожными, как все эти товарищи?!

Павел зябко кутался в поношенное ватное пальто с меховым воротником. Знакомая дорога теперь, в этот ранний час, когда улицы тянулись безмолвные и пустынные, казалась необыкновенной. Моментами Павел забывал, что он тут знает каждый заворот, каждую тумбу, каждую доску тротуара и забора, и ему представлялось, что идет он по чужому городу, по неведомым улицам, где все как-то зыбко, нереально и призрачно. Это состояние длилось до тех пор, пока Павел не дошел до широких дверей главного корпуса депо. Войдя туда, он глубоко вздохнул и, встреченный гулом голосов, прошел в дальний конец, туда, где можно было найти Лебедева или Трофимова.

Лебедев сидел над какими-то бумагами и сосредоточенно подчеркивал в них что-то карандашом. Вооруженные рабочие заполняли длинный сарай, в котором было сыро, пахло копотью и в беспорядке навалены были станки, куски железа, обрубки рельсов и какие-то ящики.

Лебедев поднял голову от своих записей и усталыми глазами поглядел на Павла. С некоторых пор Лебедев почему-то не носил пенснэ и глаза его были красны.