Исаак Гольдберг - День разгорается

Павел ушел из штаба, не сказав никому ни слова. Снег похрустывал под его ногами, когда он ступал по тротуару. Мороз крепчал. Улицы были по-обычному пустынны. В том настроении, в котором он находился, Павлу некуда было идти. Товарищей видеть не хотелось, близких и крепких друзей не было. Павел побродил бесцельно и в тоске по улицам, почувствовал нарастающее смятение в городе, вспомнил о доме и поспешил туда.

Уже подходя близко к дому, он издали заметил фигуру, показавшуюся ему знакомой. Он ускорил шаги. Да, впереди, не замечая его, шел переодетый в штатское пристав Мишин. Павел вспыхнул. А, гадина! Вот этот еще ползает, этот, может быть, завтра выползет, торжествующий, наглый, как победитель! Рука потянулась в карман за браунингом. Все равно! Пусть говорят товарищи потом, что им угодно, но он раздавит эту гадину!.. Мишин услыхал за собою поспешные шаги, оглянулся, увидел Павла и метнулся в сторону. Испуг прилил к щекам пристава внезапной бледностью. Павла это подстрекнуло. Павел почти побежал к приставу. Но с противоположной стороны улицы сорвался какой-то, до того момента невидимый, прохожий и пошел наперерез Павлу. Все это произошло быстро и безмолвно. Павел понял, что ему приходится иметь дело с двумя противниками. Но и это не остановило бы его. Но все кончилось ничем: Мишин воспользовался появлением третьего, быстро дошел до каких-то ворот и скрылся в них. А третий посторонился и пропустил мимо себя взволнованного, яростного Павла. Пропустил, настороженно засунув руки в карманы и тщательно пряча свое лицо...

Домой Павел пришел опустошенный, вялый, бледный. Дома застал он сестру. Взглянул на нее, облизнул пересохшие губы, вцепился скрюченными пальцами в свою кудрявую шевелюру и неожиданно попросил:

— Устрой, Галя, чаю... Пожалуйста!

Галя быстро взглянула на брата: давно он так не разговаривал с ней, и к тому же было что-то необычное в его голосе. Она быстро схватила чайник и пошла на хозяйскую половину.

— Я сию минуту, Павел! — сказала она, на мгновенье задерживаясь в дверях. — Не успеешь оглянуться...

Очень скоро она подала чай. Налив по чашке брату и себе, она снова вгляделась в Павла.

— Паша, — дрогнувшим голосом произнесла она, не прикасаясь к своему чаю, — это что же значит: начало конца?..

Павел ответил не сразу. Галя уже подумала, что он не хочет отвечать, но он, наконец, раздумчиво и глухо произнес:

— Не знаю... Может быть...

Потом встал из-за стола, подошел к своей постели, прилег на нее, не раздеваясь, закинул руки за голову, потянулся и повторил:

— Может быть...

Галя вздохнула и недоверчиво покачала головой.

— Что же делать? — встревоженно спросила она. — Как ты думаешь?

— Не знаю... — угрюмо ответил Павел и отвернулся лицом к стене.

— А другие знают... — заключила Галя, что-то вспомнив. — Знают.

И упрямая складка легла между ее тонких бровей...

В редакции рабочего «Знамени» была закончена работа для очередного номера. Варвара Прокопьевна просмотрела материал, деловито и спокойно исправила кой-какие недостатки и ошибки и, оглядев товарищей, с неуловимой грустной улыбкой сказала:

— Вам понятно, конечно, товарищи, что мы, пожалуй, выпускаем сегодня последний номер легальной газеты?

Ей ответили не сразу. Антонов собирал какие-то рукописи и тщательно откладывал их в сторону ровной стопкой. Лебедев и еще какой-то товарищ переглянулись и не прекратили рыться в выдвинутых ящиках стола. Самсонов оглянул всех и не посмел сказать ни слова.

— Да... — за всех отозвался Антонов. — Того и гляди, что нагрянут... Удивительно, как это они еще мешкают и орудуют только по линии и на станции?

— Часа два назад, — сообщил Лебедев, — сидоровские солдаты заняли белые казармы. Наши солдаты то ли перетрусили, то ли растерялись, но факт тот, что их взяли в крепкий кулак... Теперь по городу хозяйничать начнут сидоровские молодцы...

— Келлер-Загорянский тоже так города не оставит... — присоединился к разговору Емельянов. — Слышно было, что оба генерала сперва немного поспорили, а потом помирились и теперь зачнут действовать сообща.

Варвара Прокопьевна снова оглядела товарищей. В эти немногие дни она очень хорошо узнала их, и ей теперь было грустно при мысли, что придется расставаться, и с некоторыми вряд ли уже доведется когда-нибудь еще встретиться. В городе вот-вот начнет властвовать военщина, выползут жандармы, вернутся беспокойные дни. Ей надо будет скрываться, переходить на нелегальное положение. Сейчас вот последний номер газеты сделан. Как горько бросать налаженное, хорошее, боевое дело!.. Варвара Прокопьевна подавила в себе готовое прорваться волнение и наклонилась над бумагами.

— Организация готова к нелегальной работе, — спокойно сказала она. — Кой-кому придется поехать в другое место. Работы, товарищи, предстоит очень много... И работы тяжелой!

Самсонов открыл и снова закрыл рот. Он хотел сказать, что никто не боится тяжелой работы, что вот он, Самсонов, готов выполнять самые ответственные и опасные поручения, что, конечно, обидно, что вышло все так, но ничего! Пусть не радуются генералы! Он все это хотел сказать этой милой, такой близкой женщине и этим товарищам, но не сказал. Его охватила робость. Он сжался и промолчал.

Антонов увязал в пачку отобранные бумаги и спрятал их под меховой пиджак. Лебедев с товарищем нагребли целую кучу писем, рукописей, исписанных от руки листков и сунули все это в топящуюся печку. Перемешивая кочергой хрупкий пепел, Лебедев сумрачно произнес:

— У меня, кажется, все. А ты как, Антоныч, отобрал?

— Отобрал то, что нужно было. Вот тут оно! — хлопнул себя по груди Антонов.

Варвара Прокопьевна встала, отошла от стола к вешалке, где висела ее шубка. Одевшись, она оглянула тесную комнатку, в которой еще вчера было так привольно и радостно работать.

— Я ухожу, — не скрывая грусти, заявила она. — В типографии уже все предупреждены... Расходитесь, товарищи, не задерживайтесь зря...

— Мне можно вас проводить, Варвара Прокопьевна? — сунулся Самсонов.

— Пойдем, — кивнула головой Варвара Прокопьевна. — Ну, — обратилась она к остальным, — не мешкайте... Прощайте! Может быть, не придется... долго еще... собираться вместе. Вы не глядите на меня, старуху, что я немножечко кисну! Это годы мои, а не обстановка!.. Прощайте!..

Антонов схватил ее руку и больно сжал. Варвара Прокопьевна поморщилась от боли и рассмеялась:

— Изувечишь!..

Лебедев взял руку женщины бережно и, не выпуская тонких, костлявых пальцев из своей руки, бодро пообещал:

— Встретимся! Непременно!.. Еще так события развернутся, что любо-дорого!..

— Конечно! — улыбнулась Варвара Прокопьевна и вышла из комнаты. Самсонов проскользнул следом за ней.