Лев Клиот - Судьба и воля

На какое-то время потерялся. Очнулся от характерного звука открывающейся двери. Хмель резко схлынул. Рывком выдвинул ящик стола, взвесил в руке холодную тяжесть кольта. По шагам узнал Клиффа, положил пистолет обратно. Клифф Бранновер – директор отдела закупок и близкий друг. Ну и хорошо, что пришел, с кем-то надо поговорить. Хотел встать навстречу, но ноги были в худшем состоянии, чем голова. Встретил сидя. Клифф ввалился с двумя пакетами всякого съестного и полезного: апельсины, бананы, соки. Залесский вытащил из пакета упаковку с томатным соком, двумя глотками осушил первую банку и тут же открыл вторую.

– Ну?

Клифф осуждающе посмотрел на пустые бутылки.

– Что? Хочешь выпить? В баре коньяк, водка. Я такое не пью, строго виски и не больше двух бутылок в день. Закон! – хохотнул Борис, но замолчал под печальным взглядом Бранновера.

– Ну?

Клифф снял кожаную куртку, сел напротив:

– Все плохо! Все, с кем удалось поговорить, подписались.

– Ну?

– Думаю, у нас нет выхода. Еще несколько дней – и начнем терять клиентов. Коллинз рассылает по основным партнерам информацию о нашем «предынфарктном» состоянии. Они грамотно себя ведут, перед рождеством такой удар может оказаться… – он не закончил фразу.

– А что конкуренты?

– Заплатили и, как шакалы, ждут нашей гибели, и их возьмут на наши места, можешь не сомневаться.

– То есть, ты советуешь покраситься в голубой цвет? Клифф!

Борис снова выхватил кольт:

– Убью урода!

– Кого? Коллинза? Он ведь ширма, петрушка, а за ним кланы – патронов не хватит. Надо подписывать. Долго это не продлится, пройдут выборы, сменится администрация – и с этим разберутся.

Борис выбрался из-за стола. Качнулся в сторону кухни.

– Там, в баре, пошустри – принеси что-нибудь.

– Нет, пить не будем. И тебе хватит, встряхнись, черт тебя подери, нет времени на кайф.

– Что ты называешь кайфом? Ты думаешь, я сейчас кайфую? Я, может, сдохнуть хочу! Это по-твоему кайф?

Клифф махнул рукой:

– Мне уехать?

– Ладно, проклятье, ты прав. Что-то мне хреново.

Его замутило. Клифф помог ему добраться до ванной.

Бориса вырвало, потом он разделся и встал под душ. Долго растирался полотенцем. Вышел мрачным, но взгляд стал осмысленней. Подошел к вешалке, взял куртку Клиффа, помял в руках.

– Хорошая кожа! Ты на мотоцикле?

Клифф кивнул.

– Поехали!

Они двигались в сторону Лонг-Айленда на «Харлее» Бранновера. Проскочили Бруклинский мост. Сорок минут свежего ветра в лицо окончательно привели Бориса в чувство и разбудили зверский аппетит. Он не спал толком несколько суток, и со вчерашнего дня кроме виски и двух сэндвичей, оставленных в холодильнике Сэмюэлем, ничего не ел. Нашли русский ресторан: борщ, пирожки, жаркое. Закурили и уже спокойно поговорили. В конце концов Залесский махнул рукой:

– Ладно, войну закончим, подпишу их сраные бумажки. Пусть завтра все выходят на работу.

Он не поехал домой, попросил Клиффа вернуться в офис. Пообещал больше не пить и выпроводил его, поблагодарив за компанию.

Кожаный диван, плед и подушка – вот его друзья на эту ночь. Джекки звонила раз десять. Попросил Бранновера перед тем, как тот ушел, связаться с ней и как-нибудь успокоить.

– Скажи, буду завтра к вечеру.

Надо собраться с мыслями… Собраться с мыслями. Как, интересно, можно собирать мысли? Они не подчиняются приказам, они сами распоряжаются своими маршрутами, они ведут нас в такие дали и в такие тупики, из которых можно и не вернуться. Иногда они переносят нас в будущее, и тогда мы фантазируем, мечтаем, но чаще – в прошлое, и тогда они попадают в наши воспоминания. Порой их трудно вынести. Я знаю, я хорошо это знаю.

Сон не приходил.

Воспоминания! У человека могут забрать все, буквально без штанов оставить, а воспоминания забрать нельзя. Воспоминания! Вот истинное богатство. Вот тот парень из «Bank of America». Как я его в пяти сетах сделал! Вот он богаче меня, а что он вспомнит? Что проиграл! А я? Что я выиграл!

Он улыбнулся во сне.

Залесский лежал на диване, вытянувшись во всю его длину и спал, или так ему казалось.

Дома ждет Джекки, а могла бы ждать Анна. Почему они расстались? Как их отнесло друг от друга? Он все время «где-то», когда из этого «где-то» возвращался и оказывался дома, чувствовал взгляд– не тот теплый, радостный, ждущий, как прежде. Нет, теплым он был, но и каким-то снисходительным, бесстрастным. Да, страсти в нем не было. Страсть – зыбкая субстанция, тонкая паутина непредсказуемых движений души и тела.

Постель! У него не было границ на этом ложе, этом божественном месте, лаборатории, в которой господь бог проводил свои бесконечные эксперименты над человеческими душами.

У него не было границ, у нее – были. И когда она отстранялась неуловимым движением, лишь на мгновение – этого было достаточно для того, чтобы эти границы становились все менее проницаемыми и, в конце концов, превратились в непреодолимость.

Однажды она уехала с маленьким сыном в Нью-Джерси к родителям погостить, потом позвонила, сообщила, что предложили хорошее место в госпитале рядом с домом. Он приезжал каждый раз, когда позволяло время: на уик-энд, на праздники. Постепенно их отношения превратились в теплые, дружеские. И однажды она сообщила, что выходит замуж за коллегу-врача. Что он испытывал все это время, даже тогда, когда она познакомила его с этим парнем? Такой классический доктор. Умный, в очках, слегка заикается, на первый взгляд – скучный зануда, но позже, когда неловкость оставила их обоих, оказался интереснейшим человеком. Внешняя сдержанность при ближайшем знакомстве лишь оттеняла богатый, кипящий внутренний мир человека, обладающего поистине энциклопедическими знаниями. Да, в первое время присутствовала некая уязвленность, он ведь оказался в какой-то мере несостоятельным в глазах этой девочки, женщины, так ему виделось. Но она сама сумела изменить его отношение к ситуации.

– У нас разная температура горения, я всегда восхищалась тобой, и никогда это чувство меня не оставит. Мой уход – это способ самосохранения и желание воспитать нашего мальчика в покое моей души. Если останусь с тобой – сгорю.

Что он мог ответить на эти слова?

Его мальчики! Теплая волна отодвинула на время черные мысли, тревожность, раздражение, которое всегда сопровождало его в моменты, когда он не видел решения, или это решение шло вразрез с его желанием и убеждениями.

Мишелю в следующем году будет 13 лет – бар-мицва. Вспомнилось свое: комната, залитая теплым светом, веселый гомон гостей, родных, сестры в красивых платьях, мама, ее слезы радости. Как они были бы счастливы видеть его сегодня и как счастлив был бы он, как гордился бы перед отцом тем, чего достиг.