Юлия Глезарова - Мятежники

Раевский был рад приходу Сергея.

– Что так долго не бывал у меня? – спросил он, подавая ему руку. – Забыл меня, старика, совсем… Негоже, негоже…

Сергей опустил глаза.

– Служба, ваше превосходительство.

– Да знаю, знаю… – Раевский по-доброму улыбнулся гостю. – Но впредь, коли будешь в Киеве, заезжай запросто, у нас весело. Ты нынче вовремя – сеанс у меня…

Гостиная была убрана в средневековом вкусе. Обои были серые, по углам, стояли готовые возгореться факелы. В центре гостиной был сколочен маленький деревянный помост, с большой чашей посередине. Вокруг помоста расставили стулья, с изогнутыми ножками, обитые парчовой материей.

На помосте, возле чаши, сидела немолодая рябая женщина. Мишель с интересом поглядел на нее: она озиралась, робела под взглядами входивших людей, по большей части – офицеров. Одета она была просто, в черное, суконное, закрытое до горла. Когда гостиная заполнилась, вошел Раевский, одетый в старый сюртук без эполет.

– Ну, матушка, расскажи мне о себе.

Женщина, заикаясь, поведала о том, что она – киевская мещанка Авдотья Петренко, вдова унтер-офицера, муж же ее умер год тому, оставив ее одну с тремя малолетними ребятами.

– На что жалуешься? – спросил Раевский, мрачно глядя на нее.

Жаловалась Авдотья на зубную боль, колики, а также – на утеснения, что чинил ей, бедной вдове, домовладелец. Когда вдова дошла до утеснений, генерал прервал ее, заявив, что сие к науке магнетизма отношения не имеет…

– Наука сия, – значительно проговорил Раевский, в упор глядя на бедную вдову, – есть великое достижение века минувшего. Благодаря ей человечество получит облегчение от страданий своих. Смотри мне в глаза и повинуйся…

– Слушаюсь-с, – покорно пискнула вдова, старательно тараща глаза на генерала.

Генерал кивнул слугам – они зажгли факелы и чашу. В гостиной запахло горелым свиным салом, стало душно. Генерал подошел ко вдове, поднял над ее головою руки и замахал ими. Затем произвел нескольку пассов руками, объясняя попутно публике свои действия.

– Огонь призван усиливать флюиды животного магнетизма, ибо он есть универсальный элемент вещественного мира. Элемент сей состоит из света, теплоты и тяжести, коими хаосный эфир показывается в определенной форме бытия. Эфирная деятельность, в материальном образовании, оказывается динамическим процессом, состоящим из магнетизма, электризма и химизма, соответственных тяжести, свету и теплоте, по которым образовались планетные стихии: земля, воздух и вода…

Голос Раевского стал монотонным; Сергей почувствовал, что засыпает. «Как бы он меня не замагнетизировал, не дай Бог!», – подумал он. Украдкой обернулся, ища глазами Мишеля. Тот пробирался к нему, шагая прямо по подолам дамских платьев и поминутно извиняясь.

– Что ты делаешь? – шепотом спросил его Сергей, – генерал таких вещей не любит: хорошо еще, что спиной к нам стоит…

– Прости, Сережа, – так же тихо ответил Мишель, ласково прихватывая друга под руку, – я просто…

В гостиной вдруг стало нестерпимо светло и жарко. Огонь, до той поры безучастно тлеющий в треножнике вспыхнул и встал столбом до потолка. Все ахнули, включая Раевского. Коллежская регистраторша взвизгнула от испуга, вслед за ней завизжали и более воспитанные дамы. Самые пугливые поспешили ретироваться. Начался шум, суматоха, слуги бросились тушить вышедший из повиновения «универсальный элемент» водой из графина.

Огонь утих только после того, как Мишель отцепил свои длинные пальцы от Сережиного локтя. Раевский важно заявил, что такая реакция огня есть признак того, что сеанс удался и велел вдове ждать скорого облегчения от страданий.

– Понравилось тебе? – спросил Сергей Мишеля за обедом, последовавшим после сеанса.

– Любопытное зрелище… Отчего ты меня раньше не привел сюда? Я бы давно мечтать о сем перестал.

– Не люблю я магнетизма… Оттого, что и сам им увлекался с юности, с Парижа еще. Говорили мне, что в магнетизме будущее у меня большое. И даже Поль признавал…

– Пестель… он тоже умеет?

– Он все умеет, он на людей влияет как хочет. Магнетизм опасен, Миша. Если, конечно, не Раевский сим занимается… Волю магнетизм парализует, подчиняет тебя другому. Полю это надобно, мне – нет.

После Киева Сергей вернулся в Васильков, Мишель поехал с ним. Думая о том, что произошло на контрактах, Сергей испытывал чувства смешанные. Он видел, что Мишель страстно влюблен в свободу, и вполне разделял чувства друга. Свобода была мечтой прекрасной, свобода нужна была ему не меньше, чем Мишелю. Но полной, абсолютной свободы вряд ли когда-нибудь можно было достигнуть. Ибо, как понимал Сергей, рабство не в одном только следовании приказам государя состоит, и не каждый приказ унижает волю свободного человека. Когда же Пестель придет к власти – свободы будет больше, но и она будет ограничена приказом. Ибо вся жизнь человеческая есть следование чьей-нибудь воле…

К тому же, страшили избранные для достижения свободы средства… Следовало дружить с теми, с кем дружить вовсе не хотелось. Требовалось – нет, не убивать – но согласиться на убийство. Пусть всего одного человека, тирана, но на убийство. Сергея удивляла поспешность, с которой на все это согласился друг его. Мишель был явно заворожен умом Поля. Он прямо хотел рассказать об этом другу, но не решился. Ибо видел, что друг его, предложи он ныне ему выбор между собою и тайным обществом , мог выбрать последнее…

Мишель же вечером, после приезда, смеясь, рассказал ему о последней своей беседе с Пестелем.

– Пестель думает, что я тебя на что угодно уговорить могу, оттого и просил. Я согласился с ним, но ныне вижу: не по нраву тебе все это. Не желаешь ты…

Сергей улыбнулся.

– Ну и скажи о сем Пестелю – так лучше будет.

– Никогда: я его боюсь.

Сергей с изумлением смотрел на Мишеля – в первый раз он признался в том, что боится кого-то. Мишель был горазд изображать страх перед высшим начальством, но Сергей знал, что друг его никого не боится и всех считает глупее себя.

– Боишься?! Отчего же?

– Сам не знаю: но страшный он. Умный очень. Мысли читает. Вопросы такие задает, что… – Мишель сморщился, вспомнив то, что сказал Пестелю о Кодексе Наполеоновом, – а ты его никогда не боялся, Сережа?

– Нет… – ответил Сергей задумчиво, – впрочем… не стану врать тебе. Испугал он меня… один раз… он не только мысли, но и тайные помыслы человеческие видеть может. Сказал что-то, я испугался, помню. А что именно сказал – забыл… Времени много прошло.

На самом деле Сергей помнил слова Поля, – они врезались в его память. После бурной офицерской попойки он шепнул ему: «Vous avez peur de la solitude tant vous préférez à mourir à la compagnie…» [1].