Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Иногда к реке сбегались дети. С кувшинами и другими сосудами. А иногда собирались просто так, чтобы погреться на камнях, поиграть в прятки в камышах или побегать взапуски. С маленькими луками в руках охотились на уток и на серых цапель, соревнуясь в меткости и находчивости. А потом вытаскивали из воды свою добычу. Их азарт выдавал радость, которую они испытывали от одержанных над другими живыми существами побед. Когда они вдруг замечали Тенгери, то собирались вокруг него в некотором смущении: ведь это он их заметил первым, а не они его. Одни торопились вернуться в камыши, другие же усаживались подле него и с открытыми ртами наблюдали за тем, во что под его руками превращается обычное полено, лежавшее у него на коленях. Чтобы остаться опять наедине с собой, он одаривал ребятишек маленькими деревянными баранами, козами, собаками, волками и пастухами. Все эти игрушки были такого размера, что свободно умещались в кулаке. Получив эти подарки, дети разбегались с радостными криками: теперь у них есть такие вещицы, каких им ни у кого в орде видеть не приходилось. А Тенгери после их исчезновения старался обычно найти место поукромнее, чтобы не попадаться больше ребятам на глаза и потрудиться всласть.

В его холщовой сумке всегда было много деревянных зверьков и домашних животных; он научился вырезать их и стоя, и сидя, главное — было бы время. Это дело давалось ему теперь легко, он к нему приноровился. И с легким сердцем дарил их, эти маленькие деревянные игрушки, ребятне: годы, когда он хранил все вышедшее из-под его рук, давно миновали. Он начал вырезать и другие фигуры. Стражника в шлеме и с мечом в руках, воина с луком, пастуха с двумя собаками, женщину, присевшую отдохнуть на камне у реки, о которой Герел сказала, что эта женщина очень на нее похожа. Они были такими большими, эти фигуры, что достигали Тенгери до пояса и стояли в юрте Ошаба за пологом и за пестрым шкафчиком, чтобы их никто не видел. Вот этого Ошаб с Герел никак понять не могли: им бы, наоборот, хотелось, чтобы об этих фигурах узнали все, а особенно Ха-хан. Еще когда Тенгери вернулся из империи Хин со своим маленьким стадом, Герел сказала ему:

— Пойди к хану! Он назначит тебя своим придворным резчиком по дереву.

Ошаб поддержал жену:

— Да, это будет важной и высокой должностью для тебя. И в нашей юрте станет светлее.

Тенгери же отказался идти к хану на поклон, объяснив это такими словами:

— Приходилось вам когда-нибудь слышать, что при дворе Ха-хана есть монгольские художники, ученые-монголы, монголы-писцы, златокузнецы-монголы или монголы-звездочеты? Да-да, я знаю, у него есть и художники, и ученые, и писцы, и златокузнецы, и звездочеты — только все они уйгуры, китайцы, арабы или турки! А монголы? Нет таких!

На что Ошаб возразил: да вот же он, художник-монгол, и имя ему Тенгери! Откуда и взяться таким людям при дворе хана, если тому неизвестно, что в его народе такие люди есть? Но Тенгери и слышать об этом не хотел…

Нет, Герел с Ошабом его не понимали. И уж совсем ничего не поняли, когда он вырезал еще более удачную, чем прежде, фигуру воина с луком, стоящего на коленях, поставил ее на место прежней за пологом в юрте, а первую завернул в кусок полотна и унес с собой в лес, где спрятал в одной из песчаных пещер. Ошаба с Герел это настолько разозлило, что Ошаб не сдержался и даже закричал на Тенгери:

— Ты спятил! В твоей голове черные мысли, Тенгери! Тебя нужно отвести к шаману, чтобы он с помощью трав и громких молитв отогнал от тебя злых духов!

А его жена добавила:

— Он прав! Ты способен сотворить такое, чего, кроме тебя, во всей орде никто не сделает. И как ты с этими вещами обращаешься? Ты прячешь их от чужих глаз. Нет, Тенгери, добром это не кончится!

Они даже посмеялись над ним и вышли из юрты, оставив его одного. Тенгери вышел из нее вскоре вслед за ними. Сидя на стволе упавшей ели, он думал: нет, никто не должен узнать об этом. Хан хочет, чтобы его воины оставались воинами — и только. Он придет в ярость! Но не только по этой причине ему не хотелось, чтобы до хана дошел слух о его страстном увлечении. «Во мне живет какая-то сила, которая противится тому, чтобы хан хвалил или хулил меня, — размышлял Тенгери. — Может быть, это воспоминания о моих приемных родителях, и особенно об отце. Как это трудно, как неимоверно трудно свыкнуться с мыслью, что твои мать с отцом были предателями». Глядя на темную воду реки, он мысленно слышал, как пьяный Бат орет на него на «краю света»: «Да если он тебя опять спросит: «От кого ты узнал эту красивую сказку?» — ты ему не говори от кого. Это никому не понравится. Потому что Черный Волк оказался вонючим шакалом, предателем!» — «Бат!» — «Что с тобой? Разве я не правду сказал?» — «А если он не был предателем, Бат?» — «Не ори! У хана чуткие уши, он услышит тебя даже в Доломуре! Пей лучше! Пей!» — «Не хочу!» — «Не хочешь? Да что ты? Вы только посмотрите на этого папиного сыночка!»

И тогда они с Батом подрались. Стражники разняли их, а потом привязали его, раздетого, к топольку на обрывистом берегу у моря, где он и простоял всю ночь. Он замерз бы на ледяном ветру, если бы силы Неба не сжалились над ним.

Но здесь, у Керулена, сейчас светило солнце. Оно согревало руку, в которой он сжимал нож. Пестрые бабочки порхали от цветка к цветку. Жара заставила умолкнуть всех птиц в лесу.

Лошадь Тенгери, передние ноги которой он связал, прошла через камыш к реке и пила холодную чистую воду. Отойдя от деревянной фигуры на три шага, он пригляделся к ней. На солнце тополиное дерево казалось почти совсем белым. Ему особенно понравилось лицо девушки, простое и красивое. Голову она слегка склонила набок, глаза полузакрыты, она словно близоруко вглядывается в даль, складки платья отбрасывают на солнце строгие четкие тени.

Он снова уселся на ствол ели и, продолжая разглядывать стоявшую в траве фигуру, с удовольствием вдыхал запах хвои; упавшее дерево продолжало кровоточить, и на жаре смола проступала сквозь кору, как капельки пота. «А что сказала бы настоящая, живая девушка, увидев эту фигуру? — подумал он и сразу представил себе такую, частенько пробегавшую мимо юрты Ошаба с кожаными ведрами в руках, чтобы подоить кобылиц. — Она как газель, — подумалось ему, — ловкая, быстроногая, красивая». Тенгери вдруг встал и быстро подошел к деревянной фигуре. Сначала он еще ощущал, как жесткая трава режет босые ноги, а потом уже не чувствовал ни этого, ни чего другого: он видел только голову девушки, гладил ее лоб и щеки, касался кончиками пальцев слегка изогнутой шеи. Она была теплой, эта шея, теплой от лучей солнца. Глаза девушки были полузакрыты, а голову она слегка склонила набок…

Откуда-то до его слуха донесся топот копыт. Тенгери поднял глаза. Над головой — небо, синее и высокое, под ногами — трава, высокая и щетинистая, и еще камешки. Он улыбнулся, отнял руку от шеи девушки, словно устыдившись того, что расчувствовался, вернулся к поваленной ели, смущенно огляделся и тихонько проговорил вслух: