Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

— Вот как!

После этого «вот как!» Тенгери сразу пожалел, что похвастался.

— Кто же научил тебя этому замечательному ремеслу?

Тенгери рассказал все как было. Когда он посетовал, что еще не вполне овладел мастерством художника и резчика, Чим ему решительно возразил. Польщенный Тенгери подумал: «Он нисколько не виноват в том, что у него такие уши и зубы. Чим человек справедливый и честный».

А Чим продолжал участливо выспрашивать:

— По чьему приказу ты начал вырезать игрушки и фигуры, Тенгери? — У Тенгери от страха перехватило дыхание. — Пойми смысл моего вопроса: каждый из монголов занимает то место, которое ему указано одним из приближенных властителя. Да или нет?

— Да, но…

— Нет, ты помолчи и выслушай меня: пастухи — это те, кого поставили пасти овец, стражами стали те, кому это приказано, а воинами — те, кого сочли достаточно сильным и смелым! Да или нет? Или кузнец стал кузнецом без всякого повеления свыше? Будут женщины шить халаты, если им об этом не скажут, и кто будет охранять наш лагерь без приказа? Короче говоря: разве не все делают то, что им велено приближенными хана?

— Я тоже делаю что положено, господин, — сказал Тенгери. — Я вхожу в свой десяток, участвую в походах и военных играх. Я проливал кровь за нашего хана.

— Хорошо, очень хорошо, — снова заулыбался человек по имени Чим. — Но не в этом тебя упрекают, Тенгери. Ты участвуешь в походах и в военных играх, поэтому никому и в голову не пришло бы запрещать тебе в то время, когда никаких войн и военных игр нет, пасти своих овец, поить своих кобылиц или ловить в реке рыбу. Разве не так поступают все кузнецы, воины, пастухи и стражники? Ты же, Тенгери, ударился в искусство! Могут ли все воины быть художниками? Хан сказал, что тот, кто рисует картины и сражается, воин только наполовину. А военачальник, который пишет стихи, лишь наполовину военачальник. Воины и военачальники наполовину — плохие воины и военачальники! Нашему хану такие люди не нужны! — Глядя на донельзя удивленного Тенгери, Чим продолжил: — Я был свидетелем того, как Чингисхан спросил своего главного писца Тататунго при всех, требует ли он от него, чтобы он стал храбрым воином. Тататунго покачал головой и ответил: «Нет! Ибо писать и читать — само по себе большое дело».

— Я подумал, господин, что хан пожелал назначить меня придворным художником и резчиком по дереву!

Чим громко рассмеялся. «Ого, у него зубы и впрямь как у хряка», — подумал Тенгери.

— Придворным художником, слыхали? — веселился Чим. — Да есть ли среди них хоть один монгол? Этим занимаются горожане из империи Хин, из Хси-Хсии или Хорезма. Их позвал к себе на службу сам хан. А монгол — это воин, пастух, стражник. Он любит сражения, любит добычу, чистое небо и вольную степь. Все, что привязывает к одному месту, только портит монгола. Монгол, который режет по дереву, рисует, слагает стихи, строит дома, отесывает камни и ткет ткани — не монгол! А теперь уходи! Уходи, ибо во мне закипает ярость! — Павлинье перо на шапочке покачивалось туда-сюда. — Уходи, — в третий раз приказал он, — пока я не пожалел, что потратил на тебя столько времени! Это, наверное, потому, что твои вещицы мне так понравились.

Он встал и подошел вплотную к Тенгери. Понизив голос до шепота, сказал:

— Особенно мне понравилась одна… я говорю о девичьей головке. Красивая она! А какая шейка! Какой призывный взгляд!

«От него воняет чесноком! — Тенгери отступил на шаг назад. — А эти желтые зубы! Неужели он никогда не жует древесную кору, чтобы очистить их?»

— Значит, вы вернете мне мои вещи?

— Он не понял моей долгой речи, — с досадой проговорил Чим, повернувшись к стоявшим в затененной части его юрты. — Их сожгли, твои игрушки и фигуры!

— Сожгли?

— Что ты орешь? То, что не идет на пользу нашему властителю, — я ведь все подробно объяснил тебе, юноша! — подлежит уничтожению! И поэтому мы сожгли то, что ты вырезал из дерева.

— Не-ет!

— А если ты будешь чересчур долго и чересчур громко удивляться, — пригрозил ему Чим, — тебя ждет их же участь! Воины наполовину — плохие воины, плохие воины хану не нужны, а то, что хану не на пользу, то ему во вред, а то, что вредит хану…

— Нет-нет… Но мои игрушки… мои фигуры, особенно та, одна-единственная…

— Он у нас тугодум, ему нужно все объяснить поподробнее! — разозлился Чим и сделал знак стражникам.

Те навалились на Тенгери и, исхлестав плетьми, вышвырнули вон из юрты, на камни, в пыль под ноги лошадям. Он был без сознания и лежал как мертвый. Два наружных стражника, хохоча во все горло, взвалили его на гнедого, привязали его веревками и огрели гнедого кнутовищем по морде.

Гнедой побежал к главным воротам.

А стражники все хохотали над случившимся.

Чим тоже улыбался, приговаривая:

— Ишь ты, художник выискался! — Однако, вернувшись в юрту, пробормотал себе под нос: — Но резать по дереву он умеет, что правда, то правда!

Гнедой понес на себе Тенгери не к реке и не к поросшему цветущими кустами холму, где его ждала Саран, а к юрте Ошаба и Герел. Там его всегда привязывали к жерди, там его все знали, поэтому он и прибежал туда, как домой. А новое место у Керулена, которое облюбовали Саран и Тенгери и где они жили с этого дня, он всего-то один раз и видел.

Ошаб сидел на солнышке и резал свежевыдубленную кожу яка на длинные узкие полоски. Лежавшие рядом с ним коричневые кожаные змейки скручивались сами по себе до тех пор, пока Ошаб не натягивал их на широкую доску. А потом, взяв горшок с бараньим жиром, смазывал один ремешок за другим и укладывал их потом рядышком на траве, где они, темные и блестящие, напоминали жирных угрей.

Завидев лошадь, Ошаб буркнул: «Да ведь это гнедой!» И тут же испуганно вздрогнул, быстро огляделся и воскликнул:

— Гнедой Тенгери? А где он сам? — И только теперь увидел его, привязанного. — Что это? Что они с тобой сделали? Герел! Герел! — Ошаб остановил лошадь, схватившись за свисавшую уздечку.

— Ты почему раскричался? — выглянула из юрты жена.

— Да отвяжи ты меня! — простонал Тенгери.

— Ты жив, хвала богам!

— Ой-ой-ой! Это у Чима тебя так? — прослезилась подоспевшая Герел.

— Да, у него!

— У Чима! И кто же тебя так избил? — Вся белая от гнева, старуха прислонилась к гнедому.

— Его люди. Он приказал, они и рады стараться. Били до тех пор, пока я ничего больше не видел и не слышал. Может, мне почудилось, но все время, что они хлестали меня плетьми, они смеялись.

Стоя на земле, Тенгери вытирал кровь с лица.

— Не может этого быть! — сказала Герел. Но по ее голосу легко было догадаться, что это она просто так сказала, а на самом деле уверена: все это чистая правда.

— А мои игрушки и фигуры он сжег!

— Нет! — пронзительно, как от острой боли, закричала Герел.