Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

— Если у тебя есть что сказать мне, поторапливайся! — прошептал Тенгери.

— Тебе тоже не жить, — выдавил из себя Хунто. — Им все известно о том, что…

Тенгери вонзил в него кинжал.

— Сориг! — вскричал он. — Тарва!

И когда Сориг, Тарва и остальные подбежали, Тенгери, делая вид, будто он во власти неуемной ярости и ненависти, еще несколько раз ударил Хунто кинжалом, катаясь с ним по песку, хотя отлично знал, что тот уже мертв.

— Кто это под тобой? — громко спросил Сориг. — Перс? Турок?

— Хунто!

— Хунто? — в один голос воскликнули воины, не веря ушам своим.

— Да! Я долго ворочался с боку на бок, не мог заснуть, — тяжело дыша и откашливаясь, прохрипел Тенгери. — Комары! И вдруг я вижу над собой лицо Хунто. Сперва я подумал, будто он мне приснился. Я не успел даже понять толком, во сне это или наяву, как Хунто тихонько сказал мне: «Ни у какого сотника я не был…

— Вот видишь! — перебил его Сориг.

— …я хотел бежать из войска…

— Разве я не предупреждал? — снова перебил Сориг.

— …но у меня ничего не получилось».

— Он тебе во всем признался? — вдруг усомнился Сориг.

— Да! И предложил мне бежать вместе с ним! Вместе, мол, куда легче…

— И тогда ты именем хана заколол его, как бешеного пса? — договорил за него Сориг.

— Не сразу! Когда я сказал, что об этих его словах узнает сотник, он выхватил нож. И тогда…

— И тогда ты нанес удар первым!

— Да! И убил его именем нашего великого хана!

Они стояли вокруг Тенгери и обдумывали его слова.

Похоже, они всех убедили. А Тенгери думал: «Вот лежишь ты на песке, не дышишь и истекаешь кровью. Сколько дней ты лежал вот так на песке, выслеживая меня и подслушивая. По крайней мере, дважды ты побывал у тысячника: в первый раз — когда подслушал наш с Батом разговор. Под Ташем тебе захотелось втереться ко мне в доверие, а потом вызвать на откровенность своими высказываниями о бесчинствах слуг и воинов хана. Я едва не попался в эту ловушку. Второй раз ты был у тысячника то ли вчера ночью, то ли сегодня днем. От него ты и узнал, когда мы пойдем на приступ. И тогда же тысячник поручил тебе подбить меня на бегство, чтобы испытать сына Кара-Чоно!»

— Сориг! — позвал Тенгери.

— Что, десятник?

— Скачи во весь опор к нашему тысячнику и скажи ему: сегодня ночью десятник Тенгери именем великого Ха-хана заколол воина Хунто, когда тот подбивал десятника вместе с ним бежать из войска. Покажи ему голову Хунто!

— Это я мигом! — живо откликнулся Сориг. Повернувшись к Тарве, сказал ему: — Приведи моего жеребца, я пока займусь мертвецом!

А Тенгери подумал: «То-то тысячник обрадуется этой новости!» При этом он не спускал глаз с Сорига, который как раз заворачивал в черный платок голову Хунто, им самим и отрезанную.

— Сориг!

— Да, десятник?

— Назначаю тебя моим помощником! — бодро проговорил Тенгери. — Понимаешь почему?

Расплывшись в улыбке, Сориг вскочил в седло.

— Угадать нетрудно, десятник: мое подозрение, что Хунто не поехал к нашему сотнику, а предал нас, оправдалось!

— Да, ты парень не промах! — кивнул Тенгери.

«Знал бы ты, дурачина, как все было на самом деле, ты первым убил бы меня именем хана».

— Ты не только храбрец, но и хитрец, — добавил Тенгери.

— А ты, десятник, честный и справедливый, любой из нас подтвердит!

— Ладно уж, Сориг. Я уверен, лучшего помощника, чем ты, мне не найти.

— Положись на меня, десятник!

— Теперь в путь!

Тенгери глядел ему вслед и думал: «Лучшего помощника, чем он, мне и впрямь сейчас не найти. Он будет нахваливать меня и говорить о том, какой я справедливый. Он вообще будет на моей стороне, потому что это я первым хоть сколько-то возвысил его! В моей верности и преданности хану он ни капли не сомневается: ведь это именем великого хана, именем нашего великого властителя, я убил Хунто». Подойдя ближе к Тарве и Баязаху, он похлопал каждого из них по плечу, приговаривая:

— Вот с кого вам надо брать пример!

— Да, десятник, — закивали оба, подавленные прозорливостью Сорига, который днем уже знал все, что подтвердилось только ночью.

Когда под покровом предутренних сумерек тысяча за тысячей начали медленно стекать с холмов и двигаться по направлению к городским воротам, Тенгери убедился, что они пойдут на решительный приступ и Хунто действительно успел побывать у тысячника. Вскоре прозвучал сигнал трубы и на их холме. Тенгери мигом оседлал своего гнедого. Поднимать по тревоге десяток особой нужды не было, от него на месте оставались только Баязах да Тарва. Тенгери улыбался, представляя себе, как исполнительный Сориг, осчастливленный внезапным повышением, мечется в поисках тысячника по всему двинувшемуся на Бухару войску. «Мы с тобой, Сориг, больше не увидимся, — подумал Тенгери. — После того как ты предъявишь тысячнику завернутую в черный платок голову Хунто, тебе будет так же трудно отыскать нас в огромном городе, как опавший темно-багряный лист клена среди сотен тысяч точно таких же опавших листьев».

Оглянувшись, Тенгери посмотрел туда, где были составлены повозки. Увидел, как женщины и девушки машут вслед уходящим воинам. Саран среди них он, конечно, не разглядел: восходящее солнце было совсем тусклым. Но скоро этот раскаленный красный шар повиснет над пеленой пыли, поднятой войском. Таранные машины уже подкатывались к воротам. Отовсюду доносились крики, щелканье бичей и плетей, хриплые гортанные приказы. «Летучий огонь» по-прежнему падал на город, а тяжелые метательные орудия обрушивали на него большие камни. Мощные катапульты посылали один за другим пучки стрел с острыми железными наконечниками на улицы, переулки и площади Бухары. Но стоило только первым воротам с треском разлететься и первым группам всадников ворваться в город, как наблюдатели всех тысяч подняли синие флажки, давая сигнал воинам, заряжавшим метательные орудия, катапульты и другие орудия, немедленно прекратить огонь.

Примерно к полудню бой в городе продолжался только за чертой крепостных стен: большая часть воинов — персов и турок, защищавших Бухару, — бежали ночью через «незамеченные» ворота, и на расстоянии дневного перехода от города монголы наголову разбили и рассеяли их.

Тенгери, находившийся в последних рядах своей тысячи, попал вместе с Тарвой и Баязахом в город позже многих других. На узких улицах, в переулках и на базарных площадях вповалку валялось множество убитых воинов и лошадей — своих и чужих. Некоторых мирных жителей стрела или меч поразили прямо на молитвенных ковриках, так что и после смерти их лица были обращены в сторону Мекки. Многие монгольские воины забавлялись тем, что заставляли почтенных горожан-купцов, ученых мужей, лиц духовного звания, мастеровых и ремесленников прислуживать себе как рабов. Им было велено мыть и поить лошадей, но кормить их не как обычно, а используя вместо яслей полки, на которых у грамотных стояли в домах священные книги, — в них-то и насыпалось зерно. И лошади оскорбляли своим прикосновением дорогие сердцу каждого мусульманина предметы, связанные с отправлением культа. Муэдзинов заставляли прямо посреди мечетей забивать для воинов баранов и коз, а имамов — резать мясо на длинные узкие полоски. А тех кади и мулл, которые отказывались осквернять этим свои мечети, монголы за бороды стаскивали по каменным ступеням, волокли их к городским каналам, сбрасывали в воду и, не давая выплыть, орали: