Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

Потом, съев свою порцию изрядно надоевшей солонины и сухарей, размоченных в вине, мы усаживались на корме так, чтобы не мешать ни капитану, ни рулевым, и вели длинные разговоры обо всём на свете, понимая друг друга всё лучше и лучше. Со временем мы даже сдружились, насколько вообще возможна дружба франка-крестоносца и ромея, чья страна была поругана и разграблена воинами креста. Гильом оказался честным и прямолинейным воином, хотя и не сведущим в науках. Он превосходно разбирался в тактике пешего и конного боя, в крепостной фортификации, в оружии и лошадях, оставаясь при этом неграмотным. Крестоносец не мог написать на пергаменте даже своё имя, но при этом неплохо говорил на языке алеманов и на кастильском наречии. Как ему удавалось это, не ведаю.

И вот однажды я спросил:

– Скажи мне Гильом, как получилось, что ты оказался среди крестоносцев, и вообще, почему рыцари, собиравшиеся отбить у неверных Гроб Господень, вдруг взяли, да и разграбили город и страну, которую населяли такие же христиане как они? Не будем сейчас спорить о Восточном и Западном обряде, хорошо? Ведь мы с тобой оба верим в Господа нашего Иисуса Христа, принявшего крестную муку и тем искупившего наши грехи. Что может быть важнее этого?

Крестоносец вздохнул, закрыл глаза и откинул голову на борт. Лицо его опечалилось. Он долго молчал и я уже думал, что ответа не будет, но Гильом сказал:

– На первый твой вопрос, друг мой Павел, ответить легко, а вот ответа на второй, честно говоря, я и сам толком не знаю. Но вышло так, что я видел, как начинался поход, и чем он закончился. Если хочешь, я расскажу что знаю, и мы подумаем вместе. Твоя голова работает куда лучше моей – ведь по ней не били мечами и топорами. От этого, знаешь ли, не умнеют… Вот и я стал забывать многое из того, что знал раньше, а чтению и письму так и не научился. Может, будет лучше, что ты услышишь рассказ от меня, запомнишь его, а потом запишешь в толстую книгу, и через много-много лет какой-нибудь дотошный монах увидит на странице моё имя. Спешить нам некуда, надо же как-то убивать время. Правда, рассказывать лучше с кружкой доброго вина в руке, а не всухомятку. Сходи к капитану, попроси у него кувшин-другой, а? Тебе он точно не откажет.

Гильом отхлебнул вина, скривился, заглянул в кувшин, зачем-то поболтал его и поставил на палубу, придерживая у борта ногой.

– Ты хочешь знать, как я очутился среди рыцарей креста? Изволь, я отвечу. Только сначала скажи, сколько детей у твоего почтенного отца?

– Я был один в семье.

– Тогда тебе здорово повезло! Хотя, если подумать… Нет, всё-таки, определённо повезло! Вот нас у отца было пятеро. Законных, разумеется, а сколько мой папаша наплодил бастардов, он, наверное, и сам не знал, да и кто и когда их считал? Девочки в семьях рыцарей в расчёт не брались, ведь наследует меч, а не кудель. Их удел – выйти замуж и уйти в другую семью, а если сбыть с рук это сокровище не удастся, тогда, значит, ей одна дорога – в монастырь. Мои сестрички не были страхолюдинами, да вот только папаша жадничал с приданым, так что чуть не дожадничался. Сообразил только в последний момент, что ещё год-другой – и девок придётся отдавать в монашки, а туда без вклада тоже не возьмут. Ну, девки – ладно. А вот нас, сыновей, у папаши было трое. Фьеф, [47] Фьеф – феодальное владение (земли и замок), которые получал вассал, принеся клятву верности сеньору. ясное дело, достанется старшему, а что делать двум другим? Младшенький наш с детства был слаб здоровьем, наверное, оттого, что не выпускал из рук книг. Ну и уехал в Лион, закончил тамошний университет, стал законником, говорят, теперь ест на золоте, как король. Только зачем ему золото? Вино он не пьёт, говорит, голова кружится и тошнит, девки его тоже никогда не влекли. Вроде и не евнух, и не монах, а живёт отшельником, книжную пыль нюхает и тем счастлив. А вот что было делать мне?

– Разве нельзя было поделить наследство между двумя братьями?

– Во-первых, там и делить-то было особенно нечего, – махнул рукой Гильом, – у папаши хорошо получалось только детей строгать, а, во-вторых, у нас так не принято.

– Почему?

– Ты как младенец. Да очень просто! Потому что между наследниками начнутся бесконечные свары. Каждый будет считать, что именно его обделили при делёжке, а другим достались куски побольше и послаще. Кончается это всегда одинаково: спорщики истребляют друг друга, а наследство отходит в казну. Если уж королевские сынки не могут поделить провинции, что говорить о простых рыцарях?

– А суд?

– Суд… Процесс выигрывает тот, у кого больше денег. Точнее, процесс кончается тогда, когда ни у той, ни у другой стороны больше нет денег. А у меня их и так не было. Тут-то и подоспели вести о том, что готовится новый поход. Знаешь, судьба Гроба Господня меня не очень-то интересовала – у неверных он или там ещё где. Какая мне-то разница? А вот разбогатеть хотелось, да ещё как. Я уже не был молод, но дураком оставался изрядным. Страны неверных мне представлялись такими, как описано в сказках – груды золота и драгоценностей, надо только добраться до них и черпать шлемом… Ну, и потом: папа обещал крестоносцам отпущение всех грехов, а король – прощение долгов по налогам. Нужно было проносить крест всего год. Вот так оно и вышло…

– А что было потом?

– Потом была долгая история, но её надо рассказывать с самого начала. Вино у нас ещё есть? Кислятина, конечно, но что делать, на сухую у меня совсем не выходит рассказывать. Ты будешь? Нет? Твоё здоровье! Ну, так слушай.

Как ты, наверное, знаешь, Третий крестовый поход окончился неудачно. Фридрих Барбаросса утонул в какой-то паршивой речке, а Ричард Львиное Сердце умудрился расплеваться со своими главными союзниками – королём французов Филиппом Августом и австрийским герцогом Леопольдом, да так ловко, что каждый стал воевать сам по себе. А Леопольд к тому же был смертельно оскорблён, ибо Ричард приказал сорвать со стены завоёванной крепости австрийский флаг и заменить на свой. Ничем хорошим это, понятно, закончиться не могло. Иерусалим взять не удалось, Саладин торжествовал победу. Тогда Ричард совершил поступок, недостойный рыцаря – он приказал убить две тысячи заложников из числа знатных мусульман. Саладин ответил тем же, ну и поход тотчас превратился в кровавую и бессмысленную резню. В конце концов, Ричарду пришлось капитулировать, он заключил с Саладином позорный договор и сбежал из Сирии в Европу, где его уже поджидали рыцари Леопольда. Австрийцы обид не забыли, и Ричард два года просидел в темнице замка Дюрнштейн.

Узнав о провале похода, папа и христианские государи, ясное дело, возжаждали мести, и вскоре случай отомстить им представился. В 1197 году от воплощения Иисуса Христа в Иль-де-Франсе объявился некий Фульк, приходский священник из Нейи. Послушать его проповеди приходили многие, и вскоре он добрался до Парижа. Я слышал проповедь этого Фулька. По мне, так он был малость не в себе, но брошенные им зёрна упали на взрыхлённую почву. Фульк этот вскоре умер и о нём тут же забыли, а вот идея нового крестового похода обеспокоила умы. Вскоре о ней узнал Филипп Август, а потом и сам папа Иннокентий III и благословил её. Все ждали, что Филипп Август сам примет крест [48] Принять крест – дать обет крестоносца. и возглавит поход, но он почему-то медлил. От имени папы крест принял легат, кардинал-диакон Пётр Капуанский. Он разъезжал по замкам, клянчил деньги на поход и пытался вербовать рыцарское войско, но дальше разговоров дело не шло, все словно чего-то ждали.