Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

– Простите, госпожа, я не ослышался? Вы сказали «В Крестовом походе»?

– Ты не ослышался, иатрос Павел. Кстати, если тебе трудно говорить на нашем языке, мы можем перейти на греческий.

– Благодарю вас, госпожа, не затрудняйте себя. Ваша речь чиста и прекрасна, я с лёгкостью понимаю её.

– Я слышала, что греки – великие мастера плести словесные кружева перед женщинами, – улыбнулась графиня. – Теперь я убедилась в этом сама.

Рим уже давно взирает на Лангедок со злобой и алчностью. Со злобой потому, что католические храмы здесь пребывают в запустении, священников и монахов встречают свистом, а провожают комьями грязи в спину. Жадность, сребролюбие, симония, распутство, содомский грех – вот что такое римско-католическая церковь. Рим присылает к нам лучших богословов, но тщетно – истинные христиане неизменно выходят победителями из публичных диспутов.

Граф Тулузский – вассал короля Франции только на словах, а на самом деле Лангедок – отдельное государство. Иннокентий и Филипп Август решили положить этому конец. Мы знаем, что скоро крестоносное войско перейдёт наши границы. У кого просить помощи и защиты? Раймунд теперь связан по рукам и ногам, на него нет надежды. Король Педро Арагонский тоже объявил себя вассалом папы, хотя он – государь порывистый, и сочтя себя оскорблённым, может порвать вассальную присягу. Всё же надежда на него слабая. Вот и получается, что графство Фуа придётся защищать его сеньору с отрядом вассалов. Отразить нападение крестоносцев он, конечно, не сможет. За себя мы не опасаемся – замок неприступен, взять его штурмом никому не удавалось и не удастся. Длительная осада тоже невозможна, ведь срок карантена [127] Карантен (от фр. Quarante – сорок) – срок в сорок дней, на которые сеньор мог призывать своих вассалов на военную службу. невелик. Но что будет с простецами, в особенности, с теми, кто восприял истинную веру? Рим жесток. Ты видел, что замок невелик, и мы не можем принять в него всех. Возможно, часть людей мы сможем спрятать в обширных пещерах, где протекает подземная река Лабуиш, но опять-таки, никто, кроме графа и его людей, это сделать не сможет.

Утром ты оказался свидетелем штурма монастыря и смерти аббата. Нападение на храм – тяжкий грех, а убийство слуги Божьего тем более. Но что нам оставалось делать? Бегон был фанатиком. Он ждал вторжения французов и готовился к нему. Аббатство стало бы оплотом крестоносцев – в нём были собраны большие запасы пропитания и фуража. Мы нашли в монастыре много золота, и оно тоже пошло бы на оплату наёмников. Монахи, особенно не скрываясь, заранее составили списки альбигойцев. В них попали все, кто не ходил к католической мессе. Ты представляешь, какая резня началась бы, если бы эти списки попали в руки фанатичных попов? И вот монастырь разгромлен, списки сожжены, продовольствие частью роздано вилланам, а частью пополнило замковые запасы. Теперь ты видишь, сколь многое зависит от здоровья моего брата. Что скажешь?

– Госпожа, с Божьей помощью, дня через три-четыре граф будет здоров. Я буду находиться подле него до тех пор, пока болезнь совершенно не отступит. А потом, простите меня, я должен буду покинуть Фуа. Я не могу открыть тайну, но Гийаберт де Кастр считает, что от того, добьюсь ли я успеха или потерплю неудачу, зависит судьба всех истинных христиан Лангедока.

Графиня резко подняла голову. Казалось, на меня смотрит не пожилая, усталая женщина, коротающая остаток своего века с вышиванием в руках, а хищная, чёрная птица.

– Ты знаешь де Кастра? Откуда? – каркнула она. – Отвечай быстро!

Я удивился и смутился такой неожиданной переменой, поэтому ответил, осторожно выбирая слова:

– Случай свёл нас в Массилии. То есть тогда я думал, что это просто случай, но теперь я уверен, что нас свёл промысел Божий. Я открылся де Кастру, и он благословил меня.

– А он ничего не говорил тебе про… Ну, словом про некие потаённые предметы?

– Простите, госпожа, но я даже не понимаю, о чём вы. Ни о чём подобном мы вовсе не говорили.

– Значит, не говорили… Вот как… Что ж, в конце концов, Гийаберту виднее, как поступать и что говорить, ведь он Старший брат, – сказала графиня обычным голосом, постепенно успокаиваясь. – Тогда я тем более не стану убеждать тебя остаться. Видно, не случайно наши судьбы переплелись, как нити на этой вышивке – распустить её можно, только разрезав на части. Гийаберт мудр и прозорлив, ему открыто тайное. Следуй его советам, иатрос Павел.

Я встал, чтобы попрощаться.

– Сегодня, как стемнеет, приходи в замковую залу, – тоном радушной хозяйки пригласила графиня. – Будет пир. Альда проводит тебя.

Все пиры похожи друг на друга, как однообразные волны зимнего моря, и так же унылы. Чопорные хозяева во главе стола, заискивающие и подобострастные здравицы, провозглашаемые гостями, жирная, тяжёлая и непривычная еда, скверное вино, которое очень скоро превращает людей в стадо беснующихся обезьян. И вот уже благородные господа в праздничной одежде валяются в зловонных лужах среди объедков, а слуги, стараясь не замараться, растаскивают их бесчувственные тела. Словом, идти на пир у меня не было ни малейшей охоты, но поскольку приглашение было получено от госпожи Эсклармонды, деваться было некуда.

Французы весьма вольно обращаются со временем, поэтому, когда я спустился в пиршественный зал, там не оказалось никого, кроме слуг. Фуа не дворец, а боевая крепость, весьма тесная и неудобная для проживания. В селении у подножия скалы у графа есть просторный и светлый дом, в котором он живёт в дни мира, а в крепость с семьёй и слугами перебирается только перед войной.

Слуги засыпали каменной пол свежесрезанной осокой, приятно хрустевшей под ногами, и расставили столы в виде заглавной буквы «пи». Хозяев ожидали стулья с подлокотниками и высокими резными спинками, для прочих гостей вдоль стен расставили лавки. Внутренняя сторона стола оставалась пустой, вероятно, для того, чтобы слуги могли обносить пирующих яствами и вином.

Постепенно зал наполняли гости, которые рассаживались по своим, давно определённым и привычным местам. Ко мне подошёл старик-слуга:

– Господин, вы будете целитель Павел?

– Да.

– Пойдёмте, я укажу ваше место за столом.

Усевшись, я огляделся. Вокруг не было ни одного знакомого лица. Ни Альда, ни трубадур пока не пришли. В ожидании хозяев, гости негромко разговаривали. На меня никто не обращал внимания.

Через некоторое время тот самый слуга, что отвёл меня за стол, отворил дверь, и в зал, прихрамывая и опираясь на плечо рослого стражника, вошёл граф, а за ним две дамы. Загремели по камням лавки, все встали, разговоры смолкли.