Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

Справа от графа заняла место за столом графиня Эсклармонда. Она была всё в том же чёрном глухом платье, только прикрыла волосы вимплом – большим шарфом белого шёлка, закрывавшим щеки и скреплённым под подбородком. На волосах вимпл удерживал тонкий золотой обруч. Слева уселась пышная голубоглазая блондинка с глупым и надменным лицом, как я догадался, супруга графа. Тогда я впервые увидел парадное платье французской благородной дамы, и оно меня сильно озадачило. Красивое, сшитое из тяжёлой, вероятно, очень дорогой ткани, оно было сильно открыто спереди и обтягивало свою хозяйку так, что было непонятно, как же она ухитрилась его надеть. Гораздо позже я узнал, что такой наряд состоит из нескольких частей – корсажа, юбки и рукавов, которые нужно было надевать по отдельности, а потом слуги сшивали их. Когда нужно было раздеться, платье приходилось распарывать. Даже самым отчаянным модницам в Константинополе не приходило в голову носить одежду такого глупого фасона.

Граф был одет немыслимо пёстро. Поверх белой рубахи красовались зелёная туника и алый плащ.

Оглядев пиршественную залу, де Фуа кивнул сестре. Та встала и звучно прочитала «Отче наш» по-латыни. Услышав знакомое «Amen» граф грузно плюхнулся на своё место и махнул рукой. Слуги начали расставлять кушанья. Сначала внесли прутья, на которые были десятками насажены мелкие жареные птички вроде воробьёв. Они были плохо ощипаны, но гости, казалось, не обращали на это внимания. Пока я прикидывал, как лучше разделать птичью тушку, мой сосед уже успел расправиться с тремя, причём костей, которые он непринуждённо швырял на стол, почти не оставалось. Затем была довольно вкусная рыба, названия которой я не знаю, потом ещё дичь. К каждому блюду подавали особый соус. Ели на больших ломтях хлеба, другие ломти разламывали руками и макали в соус. Довольно быстро гости перемазались жиром и соусом и выглядели довольно комично. Дамы вытирали рот и пальцы особыми кусками ткани, которые подавали им стоящие за спинами слуги. Вино на стол не ставили, кубки наполняли виночерпии, которые строго следили за тем, чтобы они не пустовали. Пить столько вина я не мог, да и не хотел, поэтому отпивал из своего кубка понемногу. Виночерпий это заметил и скоро вообще перестал мне подливать. Против ожиданий, пить вровень со всеми меня не заставляли. Общего разговора за столом не было. Гости ели быстро и жадно, не глядя друг на друга, словно боялись, будто по злому колдовству стол вдруг опустеет.

Скоро я понял, что неправильно рассчитал свои силы. Когда я был уже сыт, четверо слуг внесли на плечах деревянный щит, на котором лежал зажаренный целиком кабан. Гости встретили его появление одобрительным гулом, по залу распространился характерный запах горелого свиного сала. Слуги ловко разделывали тушу и на особых вилках с длинными зубьями обносили мясом гостей по старшинству. Свинина была приготовлена неважно – снаружи она обуглилась, а изнутри сочилась кровью. В надежде незаметно избавиться от своего куска я оглянулся и с удивлением увидел, что за колонной за отдельным столиком сидит Юк де Сент Сирк. Перед ним был только хлеб и кубок с вином.

– А тебя, что же, обнесли кабанятиной? – с удивлением спросил я. – Хочешь, возьми мой кусок, я уже сыт.

Трубадур покачал головой и, тоскливо глядя на раскрасневшихся от сытной еды и обильной выпивки гостей, пояснил:

– Нельзя мне…

– Нельзя? Почему?

– Да потому, что почтенные хозяева и уважаемые гости, чтоб им провалиться в ад, скоро насытятся и потребуют песен. А я на сытый желудок петь не могу, видишь ты, какое дело! А после того, как мои песни надоедят, на столе останутся одни кости. Я просил слуг отложить мне мяса, но они только смеются, ведь все объедки принадлежат им. С какой стати им со мной делиться?

Юк говорил с такой злобой, что я в тревоге оглянулся, как бы наш разговор не услышал кто-нибудь из гостей, тогда быть беде. К счастью, на нас никто не обращал внимания.

– Где ты устроился? – спросил он.

– В донжоне, над покоями графа. Я ведь лечу его…

– Комната принадлежит одному тебе?

– Да.

– А я вот нигде. Как бы не пришлось ночевать в конюшне. – Трубадур, вероятно, надеялся, что я приглашу его разделить жилище, но так далеко мои христианские чувства не простирались, и я промолчал. Юк вздохнул. Он всё понял, да и что тут было не понять?

Слуги убрали остатки еды со стола, смели на пол и на колени гостей объедки и затёрли винные лужи. На столе появились блюда с заедками – мятными лепёшками для улучшения пищеварения и истребления скверного запаха изо рта, пирожки и другие незнакомые мне сласти.

Граф постучал кинжалом о кубок, разговоры в зале стихли.

– Госпожа желает усладить слух музыкой!

– Ну, Господи, помоги, – пробормотал Юк, вставая с места, – как-то ещё будет без жонглёра…

Трубадур подошёл к хозяйскому концу стола, поклонился дамам, потом графу и сказал:

– Рад в меру моих слабых сил служить благородным доннам Филиппе и Эсклармонде, но, к несчастью, у меня похитили виеллу, быть может, в замке найдётся инструмент для меня?

Вскоре слуги положили перед трубадуром несколько музыкальных инструментов. Поколебавшись, он выбрал один из них и, поставив виеллу на левое колено, извлёк смычком неожиданно резкий и противный звук.

– Ах, простите меня, благородные господа, инструмент несколько расстроен, сию минуту… Вот так, пожалуй, будет хорошо. Что желает услышать госпожа Филиппа?

– На твоё усмотрение, – сказала супруга графа. Говорила она тоненьким писклявым голосом, жеманно растягивая слова.

– Тогда, пожалуй, эту, – сказал трубадур.

Графиня слушала с деревянным лицом, кивая в такт музыке. Слова кансоны показались мне довольно рискованными, и я с опаской взглянул на графа, ожидая увидеть на его лице гнев, но тот благодушно дремал, разморённый едой, вином и ощущением собственного здоровья, которое больные, увы, так быстро забывают. Эсклармонда, занятая своими мыслями, вообще не слушала.