Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

– Ну, коли так… Ладно, тогда, пожалуй, давай начнём с «Общедоступных лекарств» Орибасия. Этот труд не требует особых знаний, а каждый целитель должен уметь составлять лекарства. Если что-то будет непонятно, спрашивай.

Вскоре оказалось, что моих знаний французского недостаточно, а поскольку Альда учила греческий с помощью местного монаха, который сам его толком не знал, мне оставалось от беспомощности только щелкать пальцами. Обратились было за помощью к трубадуру, но хоть он и знал арагонский, кастильский и язык алеманов, помочь нам не смог, так что первый урок удался не вполне. Забегая вперёд, скажу, что к осени я усовершенствовался в языке настолько, что меня нередко принимали за местного жителя, а Альда на удивление быстро выучила язык ромеев и трещала на койне, как служанка, пришедшая за утренними покупками на рынок Константинополя. Закончив с травами, мы перешли к «Синопсису», а поскольку отец заставлял меня учить нужные целителю книги наизусть, пересказывать их не составляло труда. Чтобы девушке не наскучила теория, я взялся за «Женские болезни», единственный в своём роде труд, составленный моим тёзкой, Павлом из Эгины, и Альда слушала, приоткрыв от удивления рот. Ведь книга открывала тайны её собственного тела! Она прямо-таки впитывала знания. Смотреть на Альду в это время было одно удовольствие. Господь послал мне всего лишь одну ученицу, но она стоила целой лекарской школы.

К полудню туман рассеялся, навалилась душная и влажная жара, особенно раздражали мелкие мушки, которые весьма больно кусались. На берегу шумной речки мы решили сделать привал, поскольку здесь было вдоволь чистой воды для людей и лошадей, а вдоль берега тянул ветерок, сдувающий кусачую гадость. Лошадей расседлали, Альда быстро расстелила на траве запасной плащ, и мы отдали должное припасам, прихваченным из замка.

Трубадур лежал, подложив под голову седло, пощипывая струны виеллы. Оказывается, на ней можно было играть и без смычка. Отрывки мелодий сменяли друг друга, но вскоре Юк выбрал одну и тихонько запел:

Трубадур отложил виеллу, основательно приложился к меху с вином и засмеялся:

– Ну-ну, мои маленькие друзья, не вешайте носы! Дядюшка Юк приведёт вас в Тулузу. Пока в кошеле сладостно звенят монеты, беспокоиться не о чем. Если у тебя есть денежки, ты господин, и весь мир жаждет исполнить любую твою причуду, чтобы вот эта или вот эта монетка перекочевала из твоей руки в их. А вот когда денег нет… Впрочем, и тогда печалиться не о чем! Ведь если в мире есть бедные, значит, где-то есть и богатые, а Господь велел делиться, не так ли, грек Павел? Эту ночь мы проведём на постоялом дворе, а завтра увидим камни старой римской дороги. Отдыхайте пока, больше привалов до темноты делать не будем.

– Искупаться, что ли? – задумчиво сказал я.

– Не надо, в здешних речках даже летом вода ледяная, вы рискуете застудиться до смерти, – заботливо сказала Альда, словно я уже стал её собственностью.

Юк хмыкнул, но промолчал.

В деревню или городок, названия которого не сохранилось в моей памяти, мы въехали в сумерках, в тот тревожный час, когда солнце клонится к закату, а мир наполнен смутной тревогой, ибо ночь – это время врага рода человеческого, и никто не ведает, суждено ли ему встретить утро.

Постоялый двор оказался пуст, очаг уже потушили, но, увидев в моей руке монету, хозяин с ворчанием поплёлся стряпать ужин. Хозяйские дети, получив по медяку, с радостным визгом убежали чистить лошадей, а трактирщица отвела нас в комнаты для ночлега. Их оказалось всего две. Одну занял трубадур, а вторая досталась «господину и его слуге». Комната была бедной и довольно грязной, но хорошо было уже то, что окно закрывалось прочным ставнем, а на двери имелся засов.

Бросив на пол вещи, мы вернулись в харчевню. Трубадур был уже там, накачиваясь пивом, от которого так и разило кислятиной. На ужин была бобовая похлёбка, жареная баранина и чёрствый хлеб, который трактирщик полил соусом и разогрел на вертеле.

От усталости у меня обычно пропадает аппетит, поэтому я ограничился похлёбкой, а вместо пива налил себе воды, которую подкислил уксусом из маленькой фляжки. Альда последовала моему примеру.

Трубадур ел жадно и неопрятно, по заросшему густой щетиной подбородку стекал мясной сок. Глянув на него, я украдкой провёл рукой по щеке и понял, что утром надо встать пораньше и побриться. Альда, спокойная и весёлая весь день, к вечеру помрачнела и стала заметно нервничать. Причину этого я не понимал.

Юк уже выхлебал один кувшин пива и потребовал второй. Он часто выходил во двор, и с каждый разом держался на ногах всё менее твёрдо. Наконец он оттолкнул глиняную кружку, рыгнул и взглянул на меня мутным, бессмысленным взором.

– Н-ну что, грек, – сказал он. – Пора в постельку. Раз девка твоя, так и быть, ты первый. А потом пусть приходит ко мне, а я уж…

Не успел я сжать кулак, чтобы сбить с табурета пьяного мерзавца, трубадур как-то странно булькнул и поперхнулся. Альда стояла, уперев ему в шею возле ключицы длинный и тонкий кинжал, напоминающий рыцарскую мизерикордию. Оказывается, оружие всё время было при ней, а я и не знал.