Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

– А-уы! – сказал он и сделал круговое движение рукой, как бы охватывая лагерь.

– Спешить некуда, – отмахнулся я, – лекарские повозки пойдут вместе с обозом, так что до полудня мы вряд ли тронемся с места.

Так оно и вышло. Крестоносное войско, подобно огромной, уродливой, пыльной змее, выползало из лагеря, оставляя за собой вытоптанную траву, проплешины от кострищ, ямы, объедки, и кучи мусора. Над Лангедоком нависла удушливая жара, воины шли, вздымая тучи пыли, тяжело переставляли ноги волы, запряжённые в повозки. Чтобы не задохнуться от пыли, мы завязали лица кусками ткани, оставив узкую щель для глаз, и стали похожи на сарацин. Многие воины, глядя на нас, поступили так же. Кое-кто увлажнял свои повязки водой из фляг, но оседающая пыль превращала чистое полотно в грязные тряпки, через которые было невозможно дышать, и люди, бранясь, срывали их.

Отряды рыцарской конницы умчались вперёд, бросив на произвол судьбы пешцев и обоз, и крестоносцы шли наугад, проклиная всё на свете. Никто не позаботился о том, чтобы выслать по флангам войска дозоры, и я с ужасом подумал, что если виконт вздумает устроить засаду или бросит на нас конницу, никто не успеет обнажить оружие, многие полягут на дороге, а паника довершит начатое. Забегая вперёд, скажу, что именно так станут действовать люди графа де Фуа следующей весной, устраивая засады и истребляя целые отряды Монфора, но тогда нас уже не будет при войске. А в том проклятом августе война ещё только вылупилась из яйца и набиралась сил, копя яд.

К исходу шестого дня войско подошло к Каркассону. Аббат Сито оказался лучшим военачальником, чем я думал. Прежние ошибки были учтены. Крестоносцев ждал подготовленный лагерь, где каждому отряду было отведено своё место. Оруженосцы с криками и бранью заставляли людей занимать те места, которые были для них назначены, а не те, которые им приглянулись. Вообще, в новом лагере было куда больше порядка. По приказу аббата были сделаны также изрядные запасы питьевой воды, которые хорошо охраняли. Вскоре я оценил мудрость легата, так как измученные жаждой люди бросились к широкой, но мелководной Оде и превратили её в отвратительное бурое месиво, в котором вода смешалась с лошадиной мочой.

Утолив первую жажду и смыв пот с лиц, сожжённых солнцем, люди начинали оглядываться вокруг и радость на их лицах, вызванная окончанием изнурительного перехода, сменялась озабоченностью и даже страхом. На возвышенном берегу реки стояла крепость Каркассон. Её серо-жёлтая громада нависала над долиной и, казалось, готова была раздавить людишек, осмелившихся бросить вызов этой твердыне. Линия стен повторяла очертания холма, на котором был воздвигнут замок, там и сям над ними торчали круглые и прямоугольные башни, крытые черепицей и деревом, на дозорных переходах стояли часовые, которые внимательно следили за лагерем крестоносцев. Крепостные ворота были закрыты.

От созерцания крепости меня отвлекла Альда.

– Наш шатёр уже поставили, – сказала она и, стряхнув с одежды пыль, добавила:

– Хорошо бы искупаться.

– Замечательно, вот только посмотри на воду: в такой грязи впору лежать разве что свиньям.

– Давай поднимемся вверх по течению на пол-льё, там вода, должно быть, ещё чистая.

– Будь по-твоему, только позови Иакова, пусть постережёт, пока мы будем купаться.

И вновь забегая вперёд, скажу, что сейчас я не решился бы уйти из лагеря в сопровождении всего лишь одного слуги, потому что вскоре охота на отдельных воинов и маленькие отряды стала делом вполне обычным, которым не брезговала ни та, ни другая сторона. Простецов убивали на месте или страшно калечили, а за рыцарей требовали выкуп. Но при осаде Каркассона люди Тренкавеля не решались выйти за пределы крепостных стен, и крестоносцы чувствовали себя в полной безопасности.

Мы ушли довольно далеко от лагеря и, наконец, наткнулись на место, скрытое от нескромных глаз прибрежными деревьями. Вода оказалась весьма холодной, что было неожиданно для летней жары. Позже я убедился, что таково свойство всех рек, берущих начало в Пиренеях. Альда скинула одежду и, оставшись в одной рубахе, с кожаным шнурком истинной христианки на талии, взвизгивая и приседая, полезла в воду. После того, как она, устав от воды, выстирала одежду и присела на камень, чтобы согреться и высушить волосы, искупался и я, а вот Иаков войти в реку отказался и охранял нас, внимательно следя за близлежащими кустами.

Для меня купание стало истинным наслаждением. В чужой стране приходится привыкать ко многому – иному языку, непривычной еде и одежде, странным, иногда неприятным местным обычаям. Всё это терпимо. Но вот отсутствие у французов бань было для меня тяжёлым испытанием. Для ромея баня – это не только средство поддержания своего тела в чистоте, но и, подобно римским термам, место общения. В банях спорят о последних событиях – от военных успехов или поражений до гонок на колесницах, в банях заключают торговые сделки, в банях мужчины пьют вино, а женщины сплетничают, обсуждают наряды и новые египетские притирания. В империи, в которой нет больших рек, а воду в столицу доставляют по акведукам, никому не приходит в голову экономить на воде для бань. Баня для ромея – такая же необходимость, как пища или воздух. Если бы какому-нибудь василевсу в голову пришла безумная мысль ограничить посещение бань, на следующий день вспыхнул бы мятеж, и красные сапоги примерил бы более разумный правитель.

Тем удивительнее для меня было то, что в Лангедоке, богатом реками и источниками с чистой водой, бани неизвестны, вернее, забыты. Термы, доставшиеся французам от римлян, заброшены или перестроены. Странная особенность местного христианства состоит в том, что мытьё считается грехом, якобы вода смывает благодать, получаемую при крещении. Многие вообще полагают, что от мытья можно заболеть и даже умереть, потому что через чистые поры в кожу легче проникнуть заразе. Предприимчивые монахи строят купальни при монастырях, причём утверждают, что бассейны в них заполнены святой водой, которая не может навредить. Но вообще, ходить грязным считается богоугодным делом, поэтому находиться в многолюдных местах непривычному человеку нелегко.

Пусть я уделяю чрезмерное внимание описанию запахов, но что же делать? Я – целитель, и тонкое обоняние мне необходимо, ибо пот и моча здорового и больного пахнут по-разному. Неудивительно, что запахи немытых людских тел, а равно испражнений верховых и тягловых животных вызывают у меня истинные страдания. Благородные дамы в этом смысле ничуть не отличаются от мужчин, к тому же они, чтобы заглушить вонь немытых тел, используют ароматические вещества в совершенно безумных сочетаниях и количествах.