Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок

– Да где там довольно, – краем рта усмехнулся Иван. – Все татарам в уплату ушло. Отцу и мне, да двору отцову чуток перепало ради чести.

– Это с каких пор честь стали краденым церковным золотом отмеривать? – осведомился Протасьев, потирая бритую голову.

– Погоди, Захар, – остановил его князь, хоть и сам был не против услышать ответ, – не сбивай гостей. Пускай расскажут, для чего Даниле Борисычу нужно столько серебра, что даже взятого с разбоя во Владимире не хватило.

Иван переглянулся с воеводой. Тот едва заметно кивнул.

– Тебе же известно, Юрий Дмитрич, что Булат-хан еще два лета назад пожаловал моему отцу ярлык на его отчину, Нижний Новгород. А твой брат восстает против воли хана, не дает отцу Нижнего и держит там крепко своего наместника. Но отец свое возьмет – если не правдой, так силой. И татары ему помогут. Жукотинские да булгарские князьцы уже дали согласие. Мордва тож по знаку готова встать на лыжи. Самое позднее через месяц отец выступит с ратью. Но князьцы потребовали часть уплаты загодя. Знают, что в Нижнем мало чем можно поживиться. Если отец не найдет серебра, татары все равно пойдут с ним на Русь и возьмут свою долю силой. До московских земель путь недолог. Может быть, ты, Юрий Дмитрич, спасешь земли своего брата от нового разора, заплатив князькам? Ты ведь на то и писал отцу, что мира с ним хочешь?

Иван говорил как будто с ленцой и спокойствием, уперши затылок в стену, но Юрий видел в его расхлястанной позе тугую пружину ненависти. Этому чувству было немало десятков лет. Оно переходило в роду суздальско-нижегородских князей по наследству от отца к сыну, от дяди к племянникам. Злоба к Москве, выбившей из-под них не просто опору, отчую землю, а некогда и сам великокняжеский стол.

И ведь как повернул, выползок змеиного гнезда, думал Юрий, вдруг успокоившись. Точь-в-точь повторил белозерского старца: уступи, только чтобы не лилась кровь христианская. И брату своему тем самым милость и любовь окажешь, людей его и землю от татар поможешь сохранить.

– Верно ли, что Данила Борисыч может через месяц выступить с войском? – отнесся он к Карамышеву.

– Только коней поседлать, князь, – подтвердил воевода.

– А чем сам Данила Борисыч готов расплатиться за этот мир? – подал голос Семен Морозов. – Что даст за звенигородское серебро? Или он только татарвой умеет пугать, а добрых слов от него не дождешься?

– Если с нами по-доброму, – Иван приложил руку к сердцу, – то и мы на добро не скупы.

– И грамоту договорную скрепите? – гнул Морозов.

– И грамоту скрепим.

– Грамоту, что заодно быть Даниле Борисычу и его наследнику с князем звенигородским и галичским Юрием Дмитричем? И если случится ему, Юрию Дмитричу, чего не приведи Господь, заратиться против брата своего старшего Василия Дмитрича – то чтобы вместе ту беду избывать?

Иван снова оглянулся на Карамышева. По узкому бледному лицу, как рябь по воде, пробежала растерянность. Видно, не ожидал такой прямоты. Хотя и не мог не догадываться, когда ехал сюда. Молодо-зелено, усмехнулся про себя Юрий. Потеряли хватку нижегородские изгои, недосуг Даниле Борисычу обучать сына всем премудростям и хитростям княжеского дела: знать наперед, видеть насквозь, просчитывать на десять шагов, своих и чужих.

– Коли случится с тобой, князь, такая беда, Данила Борисыч станет с тобой заодно.

Курмышский воевода ответил со всей серьезностью, но в глазах у него плясали искры-бесенята.

– Можете не сомневаться, – утвердил Иван Данилыч.

– Тогда чего тянуть, – оживился Морозов. – Сейчас же грамоту составим.

От дальнейшего Юрий будто отстранился. Сидел без движения, нагнув голову, безучастно смотрел, как перед ним ходят, как позванный дьяк – ждал в соседней клети наизготове – выводит с подсказок Семена Морозова слова договора на пергамене. «Божиею милостию и Пречистой его Богоматери, и по нашей любви, аз, князь Юрий Дмитриевич звенигородский и галицкий, и аз, князь Даниил Борисович нижегородский, суздальский и городецкий, целовали меж собой крест, что быть нам заодин до живота своего…» Как хищно взглядывает на грамоту курмышский родич, будто она – ханский ярлык не меньше чем на владимирское княжение. Как прочитывает готовую харатью боярин Морозов, а затем дьяк готовит второй список.

Княжий печатник, протопоп Успенской церкви, вызванный вместе с дьяком, поднес крест для целования сперва Юрию Дмитриевичу, затем князю Ивану. После того скрепил обе грамоты четырьмя подвесными кусками воска, разогретыми над свечой. На двух оттиснул свинцовой печаткой всадника с копьем. Иван Данилыч сплющил своим перстнем два других и передал один список воеводе.

– Вот и все, князь, – почти весело сказал Протасьев-Храп, потряся грамотой.

– Присылайте людей за серебром.

Юрий едва слышал самого себя. Кровь шумела в висках.

– За этим дело не станет! – бодро отозвался Иван. – Что же, Юрий Дмитрич, вином гостей дорогих не угостишь? На ночлег к тебе не просимся, так хоть чару добрую испить.

– Семен, вели принесть.

Зимняя ночь давно перевалила за середину. Юрию хотелось скорее избавиться от гостей, хотя и званых, однако нежеланных. Но оставалось еще одно, о чем даже и речь заводить было невмоготу.

– Давно ль Данила Борисыч приветил у себя в Курмыше отца моей жены, смоленского князя? – пересилил себя Юрий.

– Да чуть менее года будет. Только… – Иван замялся.

– Только прогнал от себя Данила Борисыч твоего тестя, князь, – докончил Карамышев.

Юрий насторожился.

– Что ж, не слюбились?

– Ты и сам знаешь, каков твой родич, – пожал плечами Иван. – Ни с кем не сживется, нигде не приживется. Поспорил он с отцом… за митрополита. А в лесах под Владимиром его люди с моими людьми повздорили, кому Фотий достанется. Так никому и не достался, – разочарованно прибавил он. – Но отец разозлился. Ведь упреждал!

Хоромный боярин внес в горницу большую корчагу и блюдо с кусками холодной запеченой рыбы. Плеснул вино по чашам.

– Ну, здрав будь, Юрий Дмитрич. – Ополовинив чашу, Иван обтер усы и потянулся к рыбе. Довольный, спросил: – Фряжское?

– Из немцев, – определил Протасьев.

Юрий, глотнув немного, больше не захотел.

– Что мой тесть делал во Владимире? Какие с ним люди? Татары?

– Да ничего не делал, – ответил Карамышев с полным ртом. – А люди его… лесное отребье.

– Ты, Юрий Дмитрич, не переживай, – развязно молвил Иван, допив вино. – Отец велел проследить за ним. В Москве он теперь. Живет на Рахмановом дворе ряженный в чернеца.

– В Москве! – Юрий похолодел, невзирая на жар от печи. – Для чего?

– А этого уж мы не знаем, – ухмыльнулся курмышский довлат, – что у него на уме.

– Скажи-ка, Иван Данилыч, – медленно проговорил боярин Морозов, – и ты, воевода. Когда из Успенского собора золотишко-серебришко выгребали, не было ль там ларца запечатанного, а в ларце покрова расшитого?