Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок

Боярская дочь надула было губы, но быстро раздумала обижаться – все ж интересно тут, у иконников, святое дело творят, и вон сколько всего делается, прежде чем краски на доски лягут. Голова закружится!

Андрея она так и не нашла, а подмастерья не стали сказывать, в каком углу забился их мастер, чтоб в задумчивом одиночестве ворожить над лазорью. Никому не доверил ее растирать, сам толок глазурованным пестом. Важное дело: мелко разотрешь, цвет потеряется, уйдет в бледность, крупно – слишком густой будет цвет, тоже плохо. Подмастерья терли все прочие краски – вохры всех оттенков, киновари, червлень, чернило копченое, яри-медянки, псковскую желть и псковскую ж зелень.

К Алексею девица подошла в последний черед. Тот сидел на чурбаке красный, как та киноварь, которую старательно растирал в глубокой плошке. Низко гнул голову. Но поднялся, когда боярская дочь спросила об имени.

– Алешка, – буркнул, не зная, куда деть глаза.

– Але-ша, – в разбивку повторила девица, взирая на него большими удивленными очами, и робко попросила угоститься пирогом.

Отрок смущенно запустил руку в корзину под рушник, взял пирог и, не ведая, что делать с ним, зажал в кулаке.

Боярышня вдруг прыснула, закрывшись ладошкой.

– Заалел как маков цвет! – Девица исполнилась уверенности в себе и смешливой повелительности: – Не бойся меня, не укушу. Покажи мне, иконник, как делаете святые образа. Страсть любопытно. А еще хочу тебя испытать, как знаешь свое дело.

Алексей сложил на чурбак плошку с краской и пирог. Тоже набрался смелости и поглядел ей в очи.

– А пойдем, коли велишь, Алена свет Семеновна.

Девица опять прыснула смехом.

– Ишь, какой важный.

Алексей повел ее по двору. Рассказывал с видом знатока и умельца, что икона начинается вовсе не с доски, а с того, что предстает уже готовая перед внутренним взором иконописца. Это, конечно, если иконописец настоящий искусник, как Андрей Рублёв или Феофан Гречин, а не как те, которые от старания все время глядят на образцы и, когда пишут, мечут глазами туда-сюда. А уж после начинается творение иконного щита. Алешка показал на Мартына-дощаника и его помощника Игнатку, который скреплял три тесаные доски накладными шпонками, вбивая с изнанки гвозди. Сам Мартын вырезал скобелем ковчег – углубление на щите, где и поместится образ. На Алешку он только усмехнулся.

Отрок увел боярышню в былую конюшню, где левкасил Пантелей. Разъяснял, для чего перед тем кладут на щит паволоку. Девица заглянула с посудину с белым левкасом и удивилась:

– На молочные сливки похоже.

Они вышли обратно во двор.

– Приходи, боярышня, седмицы через две, покажу и того более, – предложил Алексей. – Тогда уж Андрей писать красками будет.

– А ты не пишешь?

Девица вновь с острым любопытством воззрилась на него.

– На это талан особый от Бога нужен, – потупился отрок.

– А я на пелене вышиваю, – простодушно похвалилась отроковица. – Смоленскую Богоматерь. Приходи как ни то к нам в дом, взглянешь на мое рукоделье, а не то совет какой дашь.

– Кто ж меня пустит в боярские хоромы? – насупился Алешка.

– Да я и велю тебя пустить. Скажешь, как придешь, слугам, что зван Аленою Семеновной для иконного дела. А дорогу к нашему двору знаешь. – Боярышня лукаво улыбнулась. – Видела тебя из оконца светелки, как ты возле нашего тына околачивался.

Тут уж Алешка покрылся бледностью, стал суров.

– Нигде я не околачивался. У нас трудов вон – невпроворот. Помстилось тебе, верно, боярышня.

– Ну помстилось так помстилось, – легко согласилась девица и пошла прочь.

Окруженная снова няньками, оглянулась на него:

– Так не забудь про мое приглашенье.

Боярские служильцы, все это время равнодушно озиравшие двор и работников, потопали вслед за юной хозяйкой к воротам.

Алексей, быстро сглодав пирог, уселся за работу. Исподлобья посматривал на Мартына, Игнатку и Елезара – не подумали ль чего лишнего. Но те хранили упорное молчание. Отрок успокоился было совсем, как дородный мужик Мартын вдруг выдал во всеуслышанье:

– А как Алешка-то наш распетушился. Перья распустил, клювом защелкал. Прямо и не узнать парня. Откелева что взялось. Повадки да замашки. А не вышло б промашки?

Подмастерья заухмылялись. Игнатка, которого Алексей считал дурковатым из-за дергающейся половины лица, развеселился аж до смеху с икоткой.

– Не выйдет промашки, – отрубил отрок.

– Да ты не серчай, Лешка, – добродушно отозвался Мартын. – А ко двору ейному не ходи боле. Забудь, что звала егоза. Само и отпустит.

– Да сдалась она мне, – грубо и запальчиво выкрикнул Алексей.

– Ну, тебе оно, конешно, видней, кто тебе сдался, а кто показался.

Игнатка побросал работу и побежал к колодцу усмирять разбушевавшуюся икоту.

На дворе появился Андрей с запачканным лазоревой пылью лицом.

– Кто приходил? Вроде голоса какие отсюда доносились.

– А это от боярина Морозова приходили звать нашего Алешку, – объяснил Мартын. – Как главного иконника. Может, заказ ему какой важный дадут. Образа в приданое боярской дочке писать али еще што.

Елезар и вышедший с конюшни Пантелей давились смехом, а Игнатка с полпути потрусил снова к колодцу.

– Да ну вас, олухи, – обиделся отрок, перевернулся на другую сторону чурбака и уткнул нос в плошку с киноварью.

…Как-то с утра, когда в церквах окончились службы, Алексей засобирался со двора. Причесал непослушные лохмы, накануне выстирал порты, а рубаху и сапоги натянул новые, купленные в торгу на серебряные полушки, которые выпросил у Андрея.

– Ты куда это лыжи навострил, Алекса? – осведомился Пантелей. – А за клеянкой кто смотреть будет? И так проспал нынче, еще и от работы отлыниваешь.

– К боярам Морозовым, – хмуро ответил тот. – Зван к ним, забыли, что ль? С клеянкой ничего не сделается. Булькает себе и булькает.

– А ну-ко сознавайся, Лешка, – зычно рек Мартын, оторвавшись от доски, которую обтесывал топором. – Где по ночам шатаешься?

– Да ты что, дядька Мартын? – изумился отрок. – Приснилось тебе, видать. Сплю я по ночам.

– Охо-хо, балуй, паря. Ври да не завирайся, Лешка. Видал я нонче, как ты впотьмах посредь ночи порты натягивал да в дверь улепетывал. Я ж думал, – объяснял Мартын всем, – он до ветру, спросонья не уразумел, што порты для этого дела не надобны. А утречком гляжу – дрыхнет без задних ног, как заяц. Знать, набегался ночью, спозарань вернулся.

– Правда это? – обступили Алексея насупленные подмастерья.

– До ветру бегал, – огрызнулся он. – Живот скрутило. А без портов несвычно мне по двору разгуливать.

– А позапрошлой ночью тоже брюхо подвело? – не унимался Мартын. – И на той седмице? У тебя, паря, лукошко с яблоками-зеленухами припасено? Так рано для них. Аль молоко огурцами закусываешь?