Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок

– На блядню он бегает, – встрял Игнатка. – Чего непонятно.

– Да ты-то молчи, убогий, – взъярился Алешка и чуть не заехал ему в ухо. Кулак был перехвачен Пантелеем. – Отстаньте от меня все! Учинили тут спрос. Что хочу, то и делаю.

Вырвавшись, он быстрым шагом пошел к воротам.

– Да делай, конешно, – вслед ему заметил Мартын. – Токмо уж к работе не касайся, паря. Не скверни нам все дело своим блудовством.

Алексей лишь рукой махнул.

От епископского двора до усадьбы первого звенигородского боярина Семена Морозова путь недолог, стоят почти рядом, только перейти с одного края Успенской площади до другого. Но в дом его пустили не сразу, протомили с час у крыльцовой сени на узорных балясинах. Когда напомнил о себе в другой раз сенному слуге, оказалось, что про него уже забыли. Тем временем из хором вышел людин, похожий на лекаря. Сыпал шагавшему возле тиуну словесами про мази и припарки, травные притиранья, а позади холоп нес пахучую скрыню с теми самыми притираньями. Спровадив лекаря, боярский тиун заметил под крыльцом Алексея и поманил пальцем. Расспросил, кто таков и по какой нужде пришел челом бить. Отрок успел только назваться иконником, как тиун оборвал его:

– Знаю, сказано о тебе.

Позвал сенного холопа, велел проводить.

Оказавшись в рукодельной светелке среди вышивающих девиц, Алешка закаменел от испуга. Боялся наступить которой-нибудь на ногу или как-то иначе попасть впросак в этом царстве разноцветных нитей, иголок, пелен, возд у хов и прочей женской оснастки.

– А! Пришел.

Алена Морозова встретила его равнодушным взором. Девицы зашушукались, захихикали в кулачки. Посмотрев на них строго, боярская дочь повела тонкой бровью.

– Подите все вон. С иконным умельцем говорить буду.

Воткнув иглу в вышиванье, она поднялась, оправила на себе летник из легкой, узорной зендени. Рукодельницы гуськом одна за другой выплывали из светелки. Проходя мимо Алексея, украдкой взглядывали на него. На своих местах остались только две старые няньки. Одна подслеповато распутывала клубок, другая дремала, роняя и вздергивая голову со сползшими набок убрусом и повойником. Боярышня разложила на столе свое рукоделье – наполовину готовое шитье с образом Одигитрии, окруженной золотым светом.

– Погляди, иконник.

Алешка приблизился, перекрестился.

– Красиво.

– Будет вкладная пелена в наш монастырь на Сторожах.

Меньше ростом на голову, она внимательно смотрела на него из-под высокого бисерного очелья, ничуть не смущаясь. Показное равнодушие ушло вместе с девицами-рукодельницами.

– А в Троицкую обитель матушка вышивает пелену со святыми.

– Мы тоже иконостас в Троицкий монастырь делаем, – глупо сказал Алешка. Всем в Звенигороде и так известно, над чем трудится на владычном дворе дружина Андрея Рублёва.

Алена покосилась на нянек и неожиданно для гостя заговорила смелее:

– Есть ли у тебя невеста, иконник?

– Мы люди монастырские, куда нам, – сурово ответил он, сдвинув брови.

– А мне батюшка скоро жениха сосватает.

Отроковица потупила очи, ставшие удивленно-грустными.

– Ты напомнил мне одного человека… – Она отвернулась к слюдяному оконцу, взяла в руки длинную косу, переплетенную лентами, и стала трепать ее. – У него вот такие же глаза были, как у тебя… и брови… волосы лишь светлее. И звали тоже Алешей. Вот странности, ей-богу…

– Что с ним сталось? – сиплым голосом спросил Алексей.

– Погиб. Четыре лета тому.

– Жалко.

Она резво повернулась, откинула косу за спину.

– Отчего тебе жалко? Ты не знаешь даже, кто он.

– Ну коли он похож на меня… – с запинкой пробормотал Алешка и решительно сменил разговор: – Хворает у вас кто? Лекаря на дворе видел.

– Хворает? – удивленно взглянула боярская дочь. – Ах да.

Она прикусила нижнюю пухлую губку, опустилась в узорчатое креслице с гнутой спинкой. Надолго умолкла, отрешенная и как будто немного напуганная. Алешка жадно пялился на нее, пользуясь тем, что никто не видит, даже она.

– Батюшка с матушкой здоровы ли? – спросил он наконец, чтобы разговорить ее вновь.

– Ах нет, не они хворают, слава Богу, – чуть нахмурилась боярышня.

– Так кто ж? – нахально наседал Алешка.

Алена вздохнула.

– Батюшкин гость. С весны у нас в доме живет. Страшный! – Девица сделала большие глаза, глядевшие доверчиво-беззащитно, и говорила опасливо. – Сидит в повалуше, как крот, днями себя не кажет. А порой выйдет к трапезе и эдак взглянет – мурашки по коже! Матушка его тоже побаивается. А батюшка ни словечка про него не говорит, только как со двора выезжает, ставит в доме оружных дворских, будто невзначай. Да я-то знаю, что вовсе не невзначай. Чует мое сердце – колдун он, этот… страшный. Как есть колдун и нехристь. В храм к обедне не ходит, ни разу не видала, чтоб перекрестился, а со двора по ночам ездит неведомо куда. Страсть как боюсь его!

– Для чего боярину Морозову колдун в доме? – Алешка не поверил домыслам девицы. – Сам-то он под Богом и с крестом ходит.

Алена посмотрела на нянек. Оказалось, что и вторую также одолел сон. Алешке, впрочем, почудилось, будто старуха лишь притворяется спящей, навостривши ухи.

– Подслушала я как-то батюшку с матушкой, – заговорщицки зашептала боярская дочь. – Так они князя все поминали!

– Какого князя?

– Князь-Юрья, какого еще. Поругались даже, а отчего, не разобрала. Вот так-то. Князь наш, выходит, с колдовством повязался, – еще тише и боязливее проговорила девица. Алексей едва разобрал ее шептанье, зато хорошо видел жуть в серых округленных очах. – Не бывает дыму без огня, а на Москве давешней зимой, сказывают, хорошо подымило. Душа от тревоги трепещет, как птица в силках!

Алена прижала руки к груди, сосредоточенно взволнованная.

– Не колдун он, – решительно отмотнул головой Алексей, успокаивая девицу. – Выдумала ты все, боярышня.

– Тебе откуда знать? – от изумления ее голос стал капризным.

– А лекарь колдуну зачем? Колдун сам себя выправить может.

Она удивленно взмахнула длинными ресницами.

– А верно.

– От какой хвори его лечат, знаешь? – пытал отрок, взяв покровительственный тон, чего боярская дочь вовсе не замечала.

– Слыхала, – кивнула она. – Девки сенные разузнали. С ночной езды холопы его привезли на носилках, зашибленного. С коня, сказывают, упал на скаку да голову расшиб, но не сильно.

– Не сильно? – Лицо Алешки разочарованно вытянулось. Спохватившись, он напустил на себя деланное безразличие. – Подумаешь, с коня упал. В седле сидеть разве не умеет?

Алена вновь вытаращилась, перейдя на таинственный шепот.

– Да он не сам упал. На конюшне поглядели – а подпруга у коня ножом подрезана. Так чтоб едва держала да лопнула.