Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок

– Правда, из столь крупных не стрелял, – будто в сомнении прибавил он под конец, потерев шею. – В немцах, говорят, такие есть. А то и поболее. Бомбарды зовутся. Да не литые, а сваренные из полос.

– Приноровишься стрелять из нее, жалованье тебе положу поболее, чем в Твери, – пообещал Юрий. – Да ученики будут, обучишь.

Он подошел к горке каменных ядер. Взвесил одно в руках.

– На осьмушку пуда потянет, – заверил пушкарь.

Князь выпрямился.

– Приступай.

Пушкарь на глаз всыпал в зарядную камору порох из кожаного мешка. Поверх уложил поднесенное помощником ядро. Затем вдвоем вставили камору в задний конец ствола и для прочности вбили в зазоры деревянные клинья.

– Отойти бы тебе, князь, подалее, – предложил пушкарь. – Для упасу. Не дай Бог чего…

Меж боярами протиснулся к взмостью Никифор Халкидис, опоздавший к приезду Юрия.

– Соблаговоли, князь! – возгласил он, спешно подымаясь по лестнице. – Перейдем в иное место для смотра. Из башни виднее станет, здесь же дым будет застить глаза и першить в горле. Да и на ногах после выстрела удержаться надо.

– Послушай грека, князь, – поддержал его боярин Морозов, стоявший внизу, у взмостья. – На сей раз правду говорит.

– Хорошо, – коротко ответил Юрий.

Отодвинув с пути Никифора, он сошел на гребень вала и направился к ближней угловой восьмигранной стрельнице. Проем, ведущий в нее с вала, был отперт. По внутрибашенной лестнице князь забрался на верхнюю боевую площадку, притиснулся к бойнице. Трое бояр последовали за ним, остальные остались у входа. Грека, также желавшего смотреть, оттерли в полутемь башни.

На валу и на взмостье остались пушкарь с помощником, да полудюжина служильцев. Толпа внизу скучилась поболее: весь тесный проулок между усадебными тынами был запружен людом – дружинниками, дворовыми слугами, прочей чернью. Даже успенские дьяконы и служки пришли поглазеть.

Пушкарь, перекрестясь, вставил в отверстие зарядной каморы запал и поднес разожженный трут. Вместе с помощником спустился под взмостье. Служильцы расступились, отошли подале. Над валом и вокруг затаились все звуки. С замиранием ждали первого выстрела, направленного в луга за речкой Разводней.

Армата молчала. Пушкарь высунулся из-под взмостья поглядеть, не погас ли запал. В это мгновенье раздался потрясший всех гром и сразу – ужасные крики. С воздуха, наполнившегося серо-черным дымом, посыпались на головы люда куски разорванного металла. Средь пепельных клубов на помосте вздыбилось пламя. Толпа в проулке и у подножья вала, издавая вопли, заколыхалась.

В дыму заметались дворские, сбивая собственными кафтанами огонь. Слышались стоны.

От адского грохота сотрясло и стрельницу. Юрий, отброшенный от бойницы, упал на доски пола. В башню пополз дым.

– Князь! – Семен Морозов, тоже сбитый с ног и кашляющий, с криком тормошил его за плечо. – Башня рушится, князь!

Поднявшись первым, он потянул Юрия. С другого боку помог боярин Никитин, у которого от дыма и ошеломления лезли на лоб глаза. Князь, оттолкнув их, сам спустился по лестнице. Однако ноги дрожали и в голове тонко, отвратительно звенело.

Боярин Дружина Глебов командовал на валу тушением пламени, взгревая дворских отборной бранью. Но тех и не нужно было подгонять. Хотя иные служильцы шатались от сотрясения и заходились кашлем, огню не дали разгореться и охватить стену крепости. Снизу наладили по цепи передачу ведер с водой. Дым медленно рассеивался.

– Перекинулось! – зашумело внизу. – Горит!

Глебов выдал последнюю, совсем краткую бранную загогулину и скатился с вала. Порысил к своей усадьбе, над которой вился дымок. Видно, отлетел на кровлю горящий осколок пушки либо деревяшка от станины.

Стрельница, вопреки уверениям боярина Морозова, стояла крепко. Выбежав на вал, князь ошарашенно смотрел на то, что осталось от пушки.

– Боже милостивый!

Развороченная армата лежала у края взмостья среди вставших дыбом досок, отделенная от станины. Зарядной каморы не было в помине, задняя часть ствола распустилась, как лепестки цветка. Куда упало ядро, никто не видел.

– Чертов грек, – потрясенно выругался Семен Морозов.

С вала спускали двух убитых и нескольких раненых. Одному из погибших дружинников разорвало живот, другому пробило глотку. Третий, сброшенный взрывом с вала, сломал шею. Еще одного убило в толпе – часть зарядной каморы влетела прямо в лоб.

Среди раненых был пушкарь, зажимавший окровавленной ладонью дыру в груди. Когда проносили мимо князя, раненый, хватая ртом воздух, силился что-то сказать. Юрий отвернулся. Пытался кого-то отыскать глазами меж бояр, внизу среди люда.

– Предчувствие меня не обмануло, князь! – раздался не вполне уверенный голос Халкидиса.

– А, ты-то мне и нужен, – с видимым хладнокровием и без всякого выражения проговорил Юрий. – Зри, что сотворила твоя пушка.

– Подлый литейщик не выполнил в точности мои указания! – возмущенно заговорил философ. – Но главное, что мои опасения спасли тебе жизнь, князь. Не жалей о смерти простолюдинов, их жизни не столь важны. Мы учтем сей неудачный опыт в другой раз…

Юрий Дмитриевич резко и не глядя выбросил руку, рванул на себя грека, взявшись за тунику. Дохнул на него ледяным гневом:

– Мой прадед торговался с погаными в Орде за каждую христианскую душу. Выкупал из плена и сажал на своих пустых землях. Скольких Едигей в плен увел, знаешь?! Иные деревни доныне обезлюжены, в селах едва половина осталась. Плотничьих рук по сю пору недостает, дома и церкви рубить некому. А ты людей мне не жалеть советуешь!..

С силой толкнув философа к обгорелому взмостью, князь в ярости спустился с вала.

– Пес! – почти плюнул в грека Захарий Протасьев-Храп, уходивший с вала последним из бояр.

Огненная тревога в усадьбе Дружины Глебова унялась. Пламя сбили без больших убытков и теперь носили туда раненых в люльках из кафтанов и вотол. Мертвые лежали на земле в ряд, дожидаясь телег. Стремянный подвел Юрию коня. Взмахнув в седло, князь отдал распоряжение – к пушкарю приставить лекаря и, коли не помрет сразу, свезти на свой двор.

В клети горела одинокая свеча, медленно оплывая. За открытым волоковым окном темнела густая пасмурная ночь. Мирно трещал сверчок.

На ложе из соломенной подстилки и перины лежал раненый пушкарь. Осколок так глубоко вошел в грудь, что лекари и костоправы, обдумав дело, не решились извлекать его. Это убило бы несчастного сразу. С куском металла в тулове, запершем ток крови из тела, он мог прожить еще немного времени. Днем приходил священник, исповедал и причастил. С тех пор в клеть заглядывал только холоп – посмотреть, не помер ли. Знакомых и приятелей в Звенигороде тверич завести не успел.