Фарман Керимзаде - Снежный перевал

...Но почему, откуда раздались выстрелы? Вот это трудно понять. Не верю я, что их убили. Наверное, устроили представление. Подготовились заранее, договорились обо всем при встрече с Кербалаем... Тогда почему не убили меня? Схватили, а затем отпустили: «Иди и передай своим, что так случится с каждым, кто пойдет на нас».

Дипломатия, грубая крестьянская хитрость. Делают свое дело, а затем напускают туман. Попробуй разберись. Как я должен поступить? Что сказать, чтобы поверили мне? Я не обману партию, расскажу, как все было!

Мы отправились втроем, я возвращаюсь один. Где они: погибли, ранены, оказались предателями? Я был за старшего, несу за них ответственность. Что я отвечу? Не знаю, ничего не знаю».

Въехав в село, он почему-то спешился. Мерно стучали копыта, чуть приоткрывались ворота и калитки, высовывались заспанные лица, и всезнающий деревенский телеграф уже нес:

— Тот, из города, вернулся один.

— А где его товарищи?

— Погубил их.

— Иного никто и не ожидал...

Улицы были пустынны. Кое-где у изгородей лежал снег. Желтел свет в окнах. По ту сторону реки, в конце заснеженного поля, виднелась заброшенная мельница. Вдали, за ивами, чернели дома.

Село еще спало. Только на краю дороги щебетали копошащиеся в куче золы воробьи.

Он не знал, куда направиться в такую рань: в гостевой дом или к Шабанзаде. В гостинице он сможет прилечь, отдохнуть, осмыслить происшедшее, набраться уверенности для предстоящего разговора с Шабанзаде.

Маловероятно, чтобы сейчас кто-нибудь был в укоме. Но все равно следует идти именно туда. Зачем давать повод для лишних разговоров? Правда, секретарь не имеет права сомневаться в нем, но подумает недоброе и при удобном случае выскажет.

Он дошел до здания уездного комитета партии. Ночной сторож, закутавшись в тулуп, сидел под навесом.

Талыбов поздоровался и передал ему поводья коня.

— Здесь Шабанзаде?

— Да, только что рубил дрова.

По утрам Шабанзаде спускался во двор, брал топор, начинал рубить дрова. Сторож пытался отнять у него топор.

— Напрасно беспокоитесь, у нас заготовлены дрова.

— Да я просто так, — смеялся Шабанзаде, — хочу размяться. Это у нас, коммунистов, своеобразный намаз.

При слове «намаз» сторож переставал улыбаться и отходил в сторону. Полчаса назад эта сцена повторилась. Поразмявшись, Шабанзаде прислонил топор к стене, взял охапку дров и вернулся к себе.

Талыбов поднялся по лестнице, осторожно толкнул дверь комнаты секретаря. Шабанзаде не слышал, как он вошел в кабинет.

Талыбов кашлянул. Шабанзаде, отведя взгляд от партбилета, что держал в руке, поднял голову и торопливо поднялся.

— Добро пожаловать! Проходите, проходите! А почему товарищи не входят? Абасгулубек, Халил, входите!

Талыбов прикрыл спиной дверь. Строго и сурово посмотрел на Шабанзаде.

— Кого вы зовете? Врагов народа? Я вернулся один.

— Как?! — сказал Шабанзаде, чувствуя, как слабеют колени.

— Хорошенький спектакль устроили они для меня. Я же говорил, что бек не может быть на стороне пролетарской революции, но кто слушал меня?! Теперь вы сами за все ответите.

Шабанзаде вышел из-за стола. В его движениях не было прежней уверенности.

— Скажите, что случилось?!

— Что случилось? — Талыбов усмехнулся. — Я уже сказал, что случилось, но если вы хотите устроить допрос — другое дело.

— Я должен знать подробности...

— Я все время чувствовал, что они задумали недоброе, — начал Талыбов, присаживаясь. — Как только над нами нависнет опасность, они повернут вспять. Так и случилось. В последнюю минуту мне просто чудом удалось уйти.

С фото на партбилете смотрел Абасгулубек — ясный, спокойный взгляд... Нет, не может такой человек изменить!

— Я не могу согласиться с вами, товарищ Талыбов. Я хорошо знаю их. Они не способны на предательство!

— Плохо вы знаете людей. Не Знаете, кого и куда можно послать, кто враг, а кто—друг. Ваша доверчивость и благодушие — причина срыва важной государственной кампании. Теперь мне ясно, почему у вас так медленно создаются колхозы. Мне также ясно, отчего именно в вашем уезде кулаки подняли мятеж. Я доложу обо всем в Центральном Комитете.

Он встал и направился к выходу, но Шабанзаде окликнул его:

— Минуточку... Вы не скажете, кто еще кроме Кербалая стоит во главе бунта?

Талыбов подумал, расстегнул карман гимнастерки, вытащил блокнот, прочел по слогам:

— Гамло!.. Всем там заправляет он. Но какое это имеет отношение к делу?

Он положил блокнот в карман и вышел.

— Гамло!.. — повторил Шабанзаде и провел рукой по щеке. — Не может быть!

Еще несколько дней назад ему сообщили, что в отряде Кербалая верховодит недавно вернувшийся из заключения Гамло. Эта весть встревожила его, но в суматохе последних бурных дней он забыл об этом. И теперь, когда Талыбов привез эту не укладывающуюся в сознании весть о предательстве Абасгулубека и Халила, он снова вспомнил о своем незадачливом родственнике.

Шабанзаде поднес к печке хворостинку; дождавшись, когда она загорится, закурил папиросу. Прошел к своему стулу, сел. Еще раз глянул на фото в партбилете и, будто боясь обжечься, осторожно положил в сейф. Ему показалось, что сейф может проглотить и его самого. Быстро прикрыл дверцу, повернул ключ.

«Гамло — предводитель бунтовщиков. Скажу Назакет — с ума сойдет. Да, такие вот наши дела...»

Талыбов постоял на веранде, глядя на село. Какой-то человек сбрасывал снег с крыши дома. Тяжело и лениво поднимался дым из труб...

«Шабанзаде струхнул. Так и должно быть. Здесь, на местах, они мнят о себе бог знает что. Так ведут себя, будто сотворили мир. Неумелые, недалекие люди, случайно оказавшиеся у власти. Они-то все и тормозят: тянут с проведением мероприятий, срывают кампании, играют в вождей. Нет, следует преподать им наглядный урок».

Он добрался до гостиницы, вошел в номер, запер изнутри на ключ дверь. Разделся, лег и сразу же съежился от холода.

Человек в длинной, прохудившейся шинели с утра кружился близ гостиницы, где остановился Талыбов. Ему казалось, что Талыбов проснется от хруста его сапог на снегу, приоткроет окно, спросит о самочувствии, о новостях. А он перескажет все, что удалось узнать и услышать за эти два дня.

...Огонь в печке угасал. Алый отблеск на стене стал ярче, затем пропал.

«Значит, — думал Шабанзаде, — наступает, видимо, час, когда ты должен угаснуть, исчезнуть, как это умирающее пламя. Забудут про заслуги, награды, что я оправдывал доверие всюду, куда направляли. Будь проклят этот уезд! И черт меня дернул вернуться сюда.

Скажут, потерял бдительность. И кто станет разбираться, что я породнился с Гамло задолго до революции? Спросят, пытался ли ты оказать воздействие на своего родственника? А ведь я видел его только раз в жизни».