Фарман Керимзаде - Снежный перевал

— В день отъезда Халил сам назвал его — Нариман! Сказал, что был такой человек, учился вместе с Абасгулубеком. А я ему говорю: зачем же ты называешь его именем, услышит, может обидеться? А Халил отвечает; нет, не обидится, он умер, а до того работал на большой должности и похоронен в Москве.

Она толкнула дверь, вышла в коридор. Дверь на пружине с шумом захлопнулась за ней, с косяка посыпалась штукатурка, но Сусени не обратила на это внимания. В конце лестницы она увидела курда Ибрагима.

— А ты, если мужчина, найди себе другое ремесло. Мужчина не должен вилять хвостом и зарабатывать этим себе на хлеб.

Люди перед домом засмеялись, а Ибрагим не нашелся что ответить, только прикусил губу и угрожающе положил руку на кобуру. Но женщина уже отошла от него.

— Сусени, как там дела?

— Эх, Дедебала, — ответила Сусени, узнав спрашивающего, — прибывший из города говорит, что Халил и Абасгулубек сговорились и перешли на сторону Кербалая. Кто в это поверит?

— Этого не может быть! — отозвался Дедебала. — Подлая ложь!

Сусени пожала плечами и двинулась вперед. Люди замолкали, расступались, давая ей дорогу.

...Голос Талыбова все еще дрожал:

— Во всем виноваты вы: такого человека, как Халил, выдвинуть в председатели колхоза. Погляди, какая у него бесстыжая жена! Скажешь слово, а она в ответ — десять. Ничего, я укорочу ей язык.

— За что?

— А за то... Муж ее предал нас, а она болтает бог знает что! По-вашему, мы должны гладить ее по головке?! Знаете, что случится завтра? Люди перестанут нас слушаться. Вы думаете, уступками добьешься уважения? Только силой и твердостью. В вашем: уезде не хватает именно этого. Вы оказались чересчур мягким, хотели быть хорошим для всех. Это опасная политика. Наша линия должна быть сейчас как никогда ясной. Идет серьезная борьба, и стоять в стороне от нее никому не удастся.

Что-то вспомнив, Талыбов сунул руку в нагрудный карман, вынул смятый листок бумаги.

— Вот, прочтите!

На листке неровными буквами было написано:

«Перестань трепать имя Абасгулубека. Если решишь объявить его врагом народа — прощайся с жизнью. Даже трупа твоего не сыщут!»

— Видите! Подкинули в форточку. Угрожают, думают, что испугают. А я бывал в таких переделках, что теперь даже черт мне не страшен.

***

Кербалай Исмаил встал, прошел на середину комнаты. Как всегда, в руках четки: янтарные камешки словно излучают внутренний свет. Гамло казалось, что Кербалай всегда советуется с четками, о чем-то рассказывает им, а четки неслышно отвечают ему. Даже угли, которые он по обыкновению ворошит в печи, — его собеседники. Иногда Гамло так злился на четки и угли, словно они были живые.

Гамло интересовало окончательное решение Кербалая, который все это время молча и даже будто рассеянно слушал его рассказ о гибели Бейляра и исчезновении Имана.

Наконец Кербалай подошел к Зульфугару, что стоял у дверей, опустив глаза.

— Подними голову, подлец!

Зульфугар медленно поднял голову, но посмотреть в глаза Кербалая не осмелился.

Он ожидал, что Кербалай ударит его, но тот решил не марать рук. Кербалая охватило чувство брезгливости, и он плюнул в отупевшее от страха лицо.

— Бейляр сорвался в ущелье, Иман удрал, прихватив твое ружье. Ты бы и жену свою отдал... — сказал Гамло.

— Жена тут ни при чем, — посуровел Кербалай. — Он виноват и сам понесет кару. Накажи его как знаешь. Я не стану мешать.

Зульфугар упал в ноги Кербалаю:

—Да стану я твоей жертвой, хозяин, накажи меня сам. Хоть убей! Я не виноват перед тобой, каждое твое слово было для меня изречением из корана. Я совершил ошибку, — если можешь, прости!

Гамло схватил его за ногу и потащил по ковру к выходу. Зульфугар ударился лицом о полено, на щеке выступила кровь.

А Гамло уже выволок его во двор, на снег, и тянул за собой легко, как тянут санки.

Зульфугар даже не пытался вырваться, знал, что это невозможно.

Его проволокли до самого конца двора. Дверь в сарай была на замке. Одним ударом Гамло сбил замок, отворил дверь, прошел в сарай и швырнул Зульфугара на сено. Меж широко расставленных, сильных ног Гамло он увидел двор, кучу пепла на талом снегу, воробьев, копошащихся в этой куче. Зульфугар хотел проползти меж ног Гамло, выйти на свет. Гамло закрыл дверь, задвинув ее откуда-то взявшимся поленом.

— Не убивай меня! — в ужасе крикнул Зульфугар.

— Разве можно убивать человека, имеющего такую красивую жену?

— Не убивай, я отдам тебе все, что захочешь...

— И жену тоже?

Гамло приподнял его и ударил кулаком по темени...

...В дверь стучали, но Гамло не слышал ничего, кроме криков Зульфугара. Только когда в дверь забарабанили изо всех сил, Гамло напоследок пнул Зульфугара ногой, прошел к двери и выдернул полено.

Кербалай Исмаил вошел в сарай и вскрикнул:

— Что ты с ним сделал?

— Так наказывают подлецов!

— Надо же придумать такое...

— А это просто: упираешься ногой в поясницу, сгибаешь ноги и привязываешь их к шее. До конца жизни не забудет.

Зульфугар слабо застонал, и Кербалай снова увидел огромные, налитые кровью глаза, в которых было написано нечеловеческое страдание.

— Он умрет, Гамло.

— Ничего, выдюжит, здоров как бык.

— Где ты научился этой пытке?

— В тюрьме.

Гамло показал на потолок, где висели связки груш:

— Кто их здесь припрятал?

— Не все ли равно?

Гамло ударил поленом по связке. Груши посыпались вниз. Одна из груш упала на голову Зульфугара, и он снова застонал.

Гамло подобрал упавшие на сено груши.

— Совсем спелые.

— Развяжи, еще умрет.

— Не умрет, — сказал Гамло, но перечить Кербалаю не стал. Подошел, потянул за конец узла. Ноги Зульфугара шлепнулись о землю, издав звук, напоминающий стук захлопнувшейся мышеловки. Окровавленное, в подтеках и грязи тело распласталось на земле. Какое-то время оно лежало неподвижно, как мертвое. Гамло за руку поволок его во двор, бросил на снег.

— Гамло, во что ты его превратил!

— А как ты думал, хозяин? Я его сложил буквально вдвое.

Кербалай Исмаил ушел. Его уже не интересовало начатое им дело. С той минуты, как он увидел лежащего на снегу Абасгулубека, казалось, что-то оборвалось в нем.

В последнее время он часто сердился и раздражался без видимого повода. Мучительно искал выхода и находил его лишь в близкой смерти. «Человек — бескрылая птица; исчезнет, успев лишь открыть и закрыть глаза. И ни на кого нельзя опереться: ни на сына, ни на друга. Плевать на все!

Боже, доведется ли мне лежать на кладбище? Умереть бы спокойно, чтобы родные и близкие подняли тебя на плечи и понесли на кладбище. Чтобы на этом свете остался от тебя надгробный камень и несколько слов на нем. Чтобы знали: жил когда-то такой человек!..