Наталья Нестерова - Возвращение

Митяй расхохотался. Василий погрозил ему костылем. Галя попыталась вернуть строгое выражение лица.

— Как вы спустились с лестницы? — спросила она.

— На брате. Подняться поможете, в смысле — научите? Вверх по лестнице как по прямой? — напомнил Василий.

— Кажется, я тут лишний, — стал выбираться из закутка Митяй.

Колченогий Василий, медсестричка как гвоздями к полу прибитая, разбросанные мешки и очень мало места.

Братья, оба высокие, только Вася худее и стройнее, чем широкий в кости Дмитрий, пригибали головы, а низенькая Галя стояла, вытянув шею, похожая на куколку, наряженную под доктора — в белом халатике и косынке.

— Вас все обыскались, — Галя все еще пыталась сохранить лицо.

— Что? — переспросил Митяй.

— Вы пропустили обед и процедуры! — громко попеняла Галя.

— Ага, — Митяй, наконец, протиснулся. — Обед — это святое.

Он оглянулся: брат и медсестричка стояли в полуметре друг от друга, губы их шевелились, слов он не слышал.

Взял Галю за талию, она ойкнуть не успела, и приставил к Василию. Одну Галину руку положил брату на грудь, а вторую завел за спину.

— Вот так композиция будет лучше, — сказал Митяй.

За спиной девушки вытаращил глаза, беззвучно потряс кулаками в воздухе: не теряйся, братка! И для пущей наглядности вытянул губы трубочкой и почмокал: целуй ее!

Василию его подсказки не требовались.

Сарафанное радио в госпитале работало не хуже, чем в глухой деревне. И вскоре всем стало известно, что у лейтенанта Фролова с сестричкой Галей роман. Подтверждением тому была их подчеркнуто официальная манера общения на людях. А еще брат Фролова, контуженный Медведев, частенько охранял по ночам место свиданий под лестницей. Сидел на последнем лестничном пролете, курил или похрапывал, привалившись к лестничной ограде.

Балагур Лёха, недолюбливающий гордеца Василия и называвший его «Полторы ноги в очках», говорил, что удобнее шуры-муры крутить в десятом «А», где хранятся запасные матрасы. Но в десятый «А» еще успеть надо: шустрые выздоравливающие, в ожидании своих пассий, забивали там место с вечера. Кроме того, сибиряки, видно, не привыкли в одиночку как на медведя, так и на бабу ходить. Хотя храпящий на лестнице брательник — это полнейшая демаскировка.

Митяй и Васятка вместе находились в госпитале неделю, роман с Галей у Васи длится чуть дольше — десять дней. В облюбованное место под лестницей братья уходили днем, после врачебного обхода, процедур и обеда, когда госпитальные насельники погружались в мертвый час. Если Галя дежурила, то Василий и Митя спускались под лестницу и после ужина. Они не могли наговориться, а общаться прилюдно им не позволяло воспитание: сибиряки не ведут доверительных бесед при чужих ушах, даже если эти беседы не касаются личных обстоятельств. Василий больше не вспоминал о своих терзаниях по поводу присвоения Героя Советского Союза и половой неискушенности. Митяй не делился тем, как тоскует без жены, как мечтает увидеть сына.

Их разговоры были мужскими, не такими, как у женщин, которые поют на один мотив и счастливо сливаются в общем хоре. Братья рассуждали о предметах, далеких от интересов каждого из них. Василий совершенно не разбирался в живописи, но выслушивал Митяя, который рассказывал о художниках, полотнах и новаторской технике письма. Митяй говорил о картинах, теснившихся в его воображении.

— Любопытно будет увидеть то, что ты сейчас описываешь, — подбадривал его Василий. — Для меня все это в новинку. Признаться, я Репина, Серова и прочих реалистов считал вершиной искусства, дальше только отрабатывается шаг на месте, главное, чтобы похоже на натуру было. А ты говоришь — импрессионисты, кубисты? Забавно.

Василий не высказывал сомнений, что Митяй с его трясущимися руками, нервным тиком мышц лица, вызывающих заикание и часто невнятную сумбурную речь, не производит впечатление художника, способного держать кисть и перенести на полотно внутренние образы.

Митя, в свою очередь, относился с тайным недоверием к рассуждениям Васятки о новейшем оружии. Мол, современная война должна вестись по другим законам.

— Урановая бомба, говоришь? — переспрашивал Митяй. — Шандарахнули и полгорода снесло? Окружили армию противника, самолетик прилетел, бомбочку скинул, и прощайте, мама, армии нет? Похоже на сказки, мечты. Знаешь, как мы под Сталинградом упирались? С завода танки выходили, без боекомплекта, в них даже не танкисты, в них рабочие запрыгивали и перли на фашистов. Главное — боевой дух.

— Никто не отменял боевого духа, — жарко твердил ему в ухо Вася. — Но еще Суворов говорил: «Где меньше войска, там больше храбрых». Времена Суворова канули в Лету, а задачи остались прежними: уничтожить противника при минимальных потерях собственной силы. Ты что, не видел, как солдат в начале войны бросали в бой, точно скот на закланье? Между тем наука — это всегда прогресс, от стиральных машин до вооружения.

— Есть машины, которые вместо баб стирают?

— Есть, не перебивай меня. В войне победит тот, чья наука, фундаментальная и, как следствие, прикладная окажется передовой. Сейчас это американцы, англичане и, возможно, немцы. Если немцы, то по-настоящему страшно.

— Англичане и американцы наши союзники.

— Однако еще перед войной засекретили все исследования по ядерной физике. В конце тридцатых годов была лавина публикаций, а потом как отрезало. Ган и Штрассман в тридцать девятом году обнаружили факт деления урана под действием нейронов — это частица, не имеющая заряда. У нас в то же время Флёров из ленинградского физтеха открыл спонтанный тип деления урана. Мне повезло встретиться с Георгием Николаевичем Флёровым. Он служит младшим техником-лейтенантом по обслуживанию самолетов. Шлет письма, бьет в набат, в том числе и Сталину написал. Он трезво рассуждает: государство, которое первым сделает урановую бомбу, будет диктовать всему миру условия. Представляешь, если первыми станут немцы? Георгий Николаевич вспомнил меня, вернее, мой доклад на студенческой научной конференции. Доклад был так себе, но я ж всегда вроде мартышки. Самый молодой студент и прочия, прочия. Мы с Флёровым всю ночь на аэродроме проговорили. У него гениальная идея — необходимо, чтобы урановая бомба была быстро вдвинута в ствол, и при первом же шальном нейтроне пойдет цепная реакция, будет нарастать лавина, и бомба взорвется. Надо было взять блокнот, я бы тебе нарисовал.

Митяй вряд ли бы что-то понял даже по рисунку. Его вопрос подтвердил, насколько он далек от ядерной физики:

— Выходит, дело за малым, начинить ураном бомбу?

— Нет, все далеко не просто. Потребуются исследования, испытания — колоссальная работа для нетривиально мыслящих ученых. И они не должны использоваться на обслуживании самолетов! Эх, не нужно было мне на фронт рваться! Доучился бы, жилы на кулак накрутил, экстерном сдал бы зачеты и экзамены, имел бы диплом. Флёров взял бы меня в команду. У него обязательно получится! У нас есть ученые — глыбы! А в политбюро сидят невежды, кавалеристы с тремя классами церковно-приходской школы. Но ведь Сталин не полный идиот?