Наталья Нестерова - Возвращение

Она много раз убеждалась в том, что пациенты или их родственники не усваивают устной речи. Они слишком волнуются, им кажется, что запомнили Нюранины предписания, а вышли за порог больницы — напрочь забыли. Надо писать. Как для бестолковых, даже если они гимназии окончили. Листок с предписаниями.

— Первое. Не кормить ребенка сутки! — Нюраня оторвала карандаш от бумаги, подняла голову и посмотрела грозно на женщин, выстроившихся вокруг стола во фрунт. Продолжила писать, вслух озвучивая каждое слово. — Давать воду. Кипяченую! Не горячую, не холодную! Теплую. — Снова подняла голову. — Таня, Екатерина Петровна, вас касается. Проверять температуру воды, не суя соску в собственный рот, а выплеснув струю из бутылочки на предплечье — это рука, вот здесь выше кисти, — показала на себе Нюраня. — Второе, — принялась писать, — начинать кормить дробно. Не более десяти грамм молока каждые четыре часа первые сутки. Не больше!

Она писала по пунктам, отвлекалась, объясняла:

— Таня, дала ребенку грудь, он почмокал несколько секунд, скажем, три секунды, и отрывай, как бы ни плакал. Никаких бабских жалостей! Жалости — это ваша личная потеха. А ребенка надо лечить. Таня! Ты услышала меня? Представь, что Вика — это расстроенный рояль. Нельзя в одночасье все разболтанные струны привести в норму, а только подкручивая постепенно, одна струна за другой, прислушиваясь.

— Да, хорошие настройщики фортепиано — это потрясающего слуха специалисты.

— Вот! А мы имеем не инструмент, а живого маленького человека, которого обязаны…

— Взро́стить, я поняла.

— Пункт третий. Прибавляем каждый день, то бишь в каждое кормление по пять-десять грамм, рассчитай их на чмоки Вики. И не раньше! Все меня слышали? Не раньше чем через пять, а лучше семь дней, если не будет поноса, если стул… это какашки, оформится в тонкие колбаски. Оформившийся стул — показатель вашего успеха. Вот тогда уже можно Вику кормить от пуза. Но опять-таки не переусердствуйте! Он может брать норму, а может сосать, пока не заблюет, дети разные. Если завтра или послезавтра продолжится понос, неоформленный стул, значит, вы моих рекомендаций не выполнили, такие-сякие сердобольные бабы! Бегите ко мне.

«Я уже ничего сделать не смогу», — подумала Нюраня.

Она своим напором, энергией привела ошарашенных женщин в состояние готовности к подвигу. И при этом не убила в них инициативы и способности мыслить на перспективу.

— Танечку тайно похороним, — заверила одна из подруг Екатерины Петровны. — Ее так любили, что ни у кого язык не повернется донести про замену. Только…

— Полицай у нас живет, — подхватила вторая женщина, — через три дома отсель, от Кати…

— Парнишка-то неплохой, — перебила первая женщина.

Они говорили как близнецы, вставляя в речь друг друга предложения.

«Неплохой парнишка» шестнадцати лет от роду всегда был хулиганистым, буянистым, хотел в партизаны, да отец с матерью не пустили, вот он и подался в полицаи — там винтовки выдают.

— Передайте ему, — сказала Нюраня, — что если он только посмеет пикнуть про ненастоящую Таню Миленькую, то Пирогова Анна Еремеевна его лично кастрирует.

— На костре спалит? — уточнила одна из женщин.

— Яйца отрежет, — пояснила Таня-Рая-Ревекка.

— Ой-й-уй! — дружным хором всхлипнули женщины.

— И спалит, — одеваясь, говорила Нюраня. — Дом его, родителей, немощных бабушек и дедушек, если имеются. Словом, запугайте его. Или найдите слова, которые уберегут мальчишку от подлости. Я с вами прощаюсь. Я в вас верю. Ко мне можно приходить, только удостовериться, что мужа нет дома.

Клара впервые осталась одна. Сначала ей было весело и интересно. Носилась по комнатам, выдвигала ящики комодов, распахивала дверцы шкафов. С особым удовольствием устроила бедлам на мамином столе, к которому приближаться не разрешалось. Там в ящиках было много интересного: баночки и бутылочки с лекарствами, коробочки с порошками, деревянная трубочка, которую доктор прикладывает к человеку и слушает. С одной стороны у этой трубочки граммофончик побольше, с другой — поменьше. Клара, как настоящий доктор, прослушала своих кукол, плюшевых мишку и зайца. Все оказались больны и получили лекарства. На кухне Клара поставила табуретку на стол, забралась в шкаф и достала банку с вишневым вареньем, ее любимым. Обычно ей разрешали съесть три ложки. Ей казалось — попади банка ей в руки, до дна выскребет. Но после нескольких ложек почему-то расхотелось есть варенье.

Дрова в печи прогорели, становилось зябко. Вместе с холодом надвигалась, прилипала к окнам темнота, сначала мутно-серая, потом все черней и черней. Темнота несла страх. Приближаться в керосиновой лампе Кларе строжайше запрещено. Однажды Клара потянула за скатерть, керосиновая лампа упала, из нее хлынул ручей огня, стек со стола. Мама подхватила Клару, но несколько капель все-таки упали на ее ножку. Было ужасно больно, ранка долго не заживала. Но сейчас, знай Клара, как зажечь лампу, способную хоть немного разогнать темноту, она бы попыталась. Можно пойти на кухню, найти спички и чиркать ими… Придется идти по темному коридору, а там, наверное, притаился Бабай.

Ее нянька пугала: «Уйдешь со двора — украдет тебя Бабай. Не будешь спать — придет Бабай тебя укачивать. Не хочешь кашу есть — позову Бабая». Он был настолько ужасен, что Клара даже боялась представлять себе его облик полностью, только частями: поросший длинными волосами, сквозь которые светятся красными угольками глаза, когтистые лапы, огромные волчьи зубы…

Теперь ей казалось, что Бабай везде — в темных углах, под кроватью, под скатертью на столе, за креслом, за шторами. Он не один Бабай, их много, он узнал, что Клару одну бросили дома, и привел других бабаев, чтобы ее съесть. Она хотела верещать и плакать, но боялась пискнуть и выдать себе. Ей хотелось выскочить из дома, выпрыгнуть в окно, но мама закрыла дом снаружи, а в окна на зиму вставлены двойные рамы и заклеены, чтобы не сквозило, газетными полосками. Дом, привычный дом, в котором она знала каждый уголок, из-за нашествия бабаев превратился во врага — он поскрипывал, вздыхал, издавал другие страшные звуки.

Дрожащая, испуганная до обморока девочка ползком добралась до шкафа, залезла в него, схоронилась под кучей одежды.

Нюраня в потемках шла домой медленно — опасалась навернуться на колдобинах. Если упадет, сломает ногу, ее найдут до морковкиного заговения. Мелькнула мысль, что дочь, впервые одна оставленная дома, может испугаться. Нюраня отогнала эту мысль: Клара девочка боевая и смелая, она сама кого хочешь напугает. Конечно, добралась до варенья. Единственная опасность — банка разобьется, когда Клара будет ее доставать, дочь порежется и тогда точно испугается. Керосиновой лампы Клара боится, спички лежат высоко, дрова прогорели, но печь еще долго будет отдавать тепло.