Владислав Бахревский - Свадьбы

Нюра-хозяюшка подошла к дяде Ивану, за рукав его теребит.

- Как бы не подохла Зорька-то?

- Поди зарежь ее, - приказал Пантелеймон.

- Убить - дело не мудреное, - не согласился Иван. Поставил Ванюшу на землю, кивнул Нюре: - А ну, полей на руки.

Рукава засучил, руки вымыл набело и в коровник пошел.

Прижались мальчишки к Нюре, молчат, сопят.

Недолго пробыл Иван в коровнике, вышел - что тебе солнышко:

- С телочкой!

Ребятня так и бросилась к нему, Пантелеймон сам не заметил, как оседлал дядю Ваню. Один на шее, другой на руках, а Нюра уткнулась Ивану в рубашку.

А тут и матушка! Влетела во двор бледная… Сердцем, что ли, чуяла?

- Все уже позади, Маша! Отелилась. С телочкой!

А Маша-то будто и не видит ничего.

- С какой телочкой? Набата, что ли, не слышишь? Турки пришли!

Умерла радость в Иване. И сразу услыхал: набат, крики, плач, звон оружия.

Опустил детей на землю.

- Саблю, что ль, нести? - спросил Пантелеймон весело, глазенки у него блестели. Как же, он о войне мечтал, а она и пожаловала.

Обнял было Иван Машу, а она будто отстраняется, холодна, как прорубь.

*

Степь, как выскребанный перед праздником стол, пуста, светла и торжественна.

Иван глянул туда-сюда, где же турок? И неловко стало. Казаки истуканами. Не шевельнутся. Куда-то смотрят себе и ждут.

Иван, как за веревочку, уцепился за взор соседа, и тот привел его на край земли, где черным столбиком дым.

И вдруг все зашевелились и стали смотреть куда-то ближе. И кто-то кому-то указывал пальцем в степь.

Иван опять завертел головой, но так ничего и не увидел.

- Не туда глядишь, - сказал ему казак Смирка, сосед по дому и по куреню. - От черного куста влево гляди.

На берегу рос черный кустик, и к этому кустику, преодолевая зеленое море степи, стремительно летела черная мушка.

Всадник подскочил к Дону, бросил коня, прыгнул в лодку, спрятанную в камышах, и стал грести.

И вот он стоял перед атаманом Тимофеем Яковлевым, и все казацкое войско замерло, вслушиваясь в слова гонца.

- …Галеры оставили в Белосарае, воды мало, идут на сандалах, сарбунках, тунбазах. Их столько - воды в Доне не видно. Четыре сотни сам насчитал, но кораблей больше.

Атаман быстро и невнятно сказал что-то. Из ворот выехало с десяток казаков. Помчались в степь. Все стали расходиться.

-• Пошли, - сказал Смирка Ивану.

- А турок?

- Турок завтра будет.

- А может, надо чего-то?..

И не договорил. Ну а что поделаешь? Из города шмыгнуть, но казаки дали клятву стоять в Азове до последнего. Стены подправлять, траншеи рыть, подкопы?.. Это все впереди, а пока был свободный, мирный день, мирный вечер, мирная ночь и, даст бог, и мирное утро. И казаки жили в тот день, в тот вечер, в ту ночь как всегда. Может, любимых обнимали покрепче, да поцелуи женские, может, полынью горчили, а так - вое как всегда… Как в будни. Вино пил тот, кто пил каждый день, а кто по праздникам - и не вспоминал про него.

Иван места себе не находил от этого покоя, то детишек в охапку сгребет, то кинется Пантелеймону саблю строгать. К Маше в коровник прибежал, она телочку молоком поила. Маша-то уже в себя пришла. Такая же, как все. Будто завтра такой же день, каким был и вчерашний.

Поцеловала она Ивана, по щеке погладила:

- Ступай, наличники прибей. Красиво у тебя вышло.

У Ивана от этих слов слезы на глаза навернулись. Господи, милые вы мои люди, страдальцы вечные! Герои высокие. Шить с вами не просто, а помереть за вас - с легким сердцем, с радостью неизъяснимой.

Пошел Иван наличники прибивать. Работает, смекает.

А казак Смирка тоже во двор вышел. Кол в заборе сменить.

- В огород куры лазят. Такие разбойники.

Важные дела совершались в притихшем Азове.

В богатом доме атамана Тимофея Яковлева собралась казачья верхушка. Тут были прежние атаманы: Иван Каторжный, Михаил Татаринов, куренные атаманы, есаулы и прочие знаменитые и славные люди Войска Донского.

Столы ломились от еды и вина.

- Смелей, братцы! Ешь, пей, чтобы турку не досталось, - покрикивал захмелевший Яковлев.

Куренные атаманы к вину прикасались стеснительно, грех пировать, коли завтра другой пир будет, кровавый. Да и посудины непривычные, кубки все серебряные, чары да тарелки тоже. Понимали куренные: затянули их на пир не за здорово живешь и не ради самого главного дела - думать, как принять заморских разлюбезных турецких гостей, а собрал пх атаман Тимошка Яковлев ради своей корысти: завтра - Войсковой круг. На кругу Войско Донское выберет над собой голову, которая будет и беречь их и погонит их на верную смерть ради того, чтобы удержать город Азов, чтобы перехитрить, перебороть страшную турецкую силу, не опозорить славы казацкой.

Тимошке Яковлеву на своем атаманском месте усидеть охота, но Тимошка был хорош с московскими боярами да с послами персидского шаха говорить, а воевать - нет. За кем казаки пойдут не устрашась,- так это за Осипом Петровым. Осип ходить вокруг человека не будет, скажет, как пулю всадит. Тяжкий человек, но за его плечами белые крылья победы. Тимошка - змий, но когда говорят пушки, слов не слыхать.

Знали гости, отчего они здесь, оттого сладкий кус в горле застревал и вино не пьянило. Хозяин тоже неспокоен был, все на дверь поглядывал да к щекам кубок прикладывал, остужая кровь.

Дверь наконец отворилась, и в палату вошел Дмитрий Гуня, вожак запорожских казаков.

Атаман увидал гостя и вздохнул: если запорожцы возьмут сторону Яковлева - не все пропало.

Гуня, пошевеливая косматыми бровями, поздоровался налево, направо, сел за стол, подвинул к себе запеченного поросенка и начал есть.

Один из сотников по знаку Яковлева встал и начал говорить:

- Завтра у нас Войсковой круг. Что мудрить лукаво: от добра добра не ищут, тебя будем кричать, Тимофей Яковлев. Когда враг под стенами, за глотки друг друга хватать - себе на горе. Мало ли кого спьяну крикнуть можно? Сами знаете: добрый атаман - половина победы.

- Золотые слова! - похвалил сотника Гуня и, причмокивая, стал запивать вкусную еду вкусным вином.

Поковырял ногтем кубок.

— Смотри ты, чистое серебро, как у польского пана…

- Коли понравился кубок - бери, - сказал Яковлев, - и не смей отказываться, такой уж закон в моем доме: что гостю полюбилось, то - его.

Гуня поискал глазами, выбирая закуску повкусней, выпил, крякнул, закусил, встал.

Все глядели на него. Ждали.

Гуня опустил голову, нахмурил брови, а потом, медленно поднимая их и поднимая за бровями голову, уставился на Яковлева синенькими детскими глазками.

- Тимофей, - улыбнулся, - ну скажи, зачем тебе эта каша? Ведь ты ее не съешь.

- Какая каша? - вспыхнул атаман.

- Не знаешь - скажу. - Гуня опять улыбнулся. - Ты ведь, Тимофей, не воин, а нам завтра - завтра уже! - рявкнул на куренных атаманов, - турка со стен спихивать. Спать пойду. Перед боем я всегда сплю. А за стол, Тимофей, спасибо, вкусно.