Франсуаза Шандернагор - Селена, дочь Клеопатры

Антилл же ее заметил.

– Селена! – закричал он по-гречески. – Спаси меня! Отдай им свои драгоценности! Селена…

Солдаты сорвали с него тогу и дернули за тунику, но им не удалось оторвать Антилла от статуи; тогда один легионер концом меча проворно резнул ему под коленками. Мальчик упал, скатился по ступенькам, и мужчины взяли его под мышками и потащили вниз. Он скулил, как щенок. Быстрым движением центурион схватил его за волосы… Что было дальше, Селена не помнила: между ней и убийством всегда будет стоять защитный экран строк из «Гекубы», которые описывают казнь греками самой молодой троянской принцессы: «кровь струится из ее покрытого золотом горла в источник черного сияния».

После того как Антиллу перерезали горло (они не могли сразу отрубить ему голову, потому что он яростно отбивался) и центуриону наконец удалось отделить голову от неподвижного тела, заметила ли она Теодора, рывшегося в крови в поисках колье своего ученика? И она ли раскрыла это воровство? Селена не знала этого, не знала, она помнила лишь то, что Теодор был распят на дворцовых воротах: Октавиан приветствовал донос, но не поощрял расхищение.

Все смешалось. Смерть Антилла и смерть Цезариона. Одного за другим их пожирало подземелье и вело прямо в Аид. Пересекая колоннаду, где теперь располагались легионеры галльской армии, занятые разделкой и жаркой дворцовых котов, она, как ей показалось, увидела Родона; человек стоял рядом, у огня, и сразу отвернулся, заметив ее, но все же на мгновение их взгляды встретились, и она убедилась, что это был он…

– Родон? Не может этого быть! – заявила Сиприс. – Он сопровождает нашего фараона. Если ты увидела его, то и твой брат должен быть здесь! Невозможно.

Как Родон уговорил Цезариона вернуться из Мемфиса в Александрию? («Твоя мать заявляет, что римляне признали тебя царем!») Как он убедил поступить так этого образованного молодого человека, презирающего даже мысль о том, чтобы сдаться врагу? Никому не дано было этого узнать, и Селена терзалась догадками. Удивительно, но она представляла его страдающим: почему ей казалось, будто брат вернулся, чтобы жениться на ней? Что Родон мог сообщить сыну Цезаря?

– Царица согласилась отречься от престола в твою пользу, но для того, чтобы править, ты должен сначала жениться на своей сестре. Дадим во дворце свадебный пир?

Она была, думала Селена, приманкой и ловушкой. Невеста из подземелья в приданое принесла смерть…

Однако она, скорее всего, не присутствовала при казни. Разбогатев благодаря своему предательству, Родон наверняка вернулся во дворец похвастать, а Цезариона, скорее всего, задержали за городом в лагере Октавиана. Позднее римский император будет утверждать, что долго колебался, прежде чем пролить эту кровь, но уступил натиску Арейоса, штатного философа:

– Не может быть двух Цезарей!

Вздор! Октавиан всегда был убежден, что не может быть двух Цезарей. Так же как и Марк Антоний с Клеопатрой. Развеем дымовую завесу: Цезарион и был причиной конфликта, его скрытой проблемой.

Он прожил шестнадцать лет, кроткий Кайзарион. Шестнадцать лет, возраст Ромео… Стоя с оголенным торсом, он протянул шею и лишь попросил не держать его и не связывать руки:

– Освободите меня. Пускай я умру свободным! Иначе мне будет стыдно, если в мире мертвых царя примут за раба…

Селена не присутствовала при этой сцене, но она всегда будет возникать перед ней. Она будет стоять перед ее мысленным взором так же отчетливо, как и убийство Антилла: образ мальчика, который расстегивает на плече тунику и отворачивает одежду до пояса, мальчика, гордо склоняющего голову, – картина, на которой остался налет очень давнего воспоминания. Воображаемое воспоминание, к которому она так часто возвращалась, что оно приобрело оттенок реальности, но с течением времени поблекло, растворилось и исчезло, как и все остальное, на истертом временем полотне.

Из тех далеких дней, проведенных Селеной в оккупированном Царском квартале, всплывают и другие детали, порой нелепые. К примеру, погребальная накидка Филострата, бывшего личного философа ее отца, который теперь медленно следовал за философом официального победителя. Софисту Филострату совершенно не хотелось ни «умирать вместе», ни быть казненным, как все приближенные Антония, как схваченный Канидий, преданный маршал, как республиканец Туруллий или памфлетист Кассий из Пармы. Филострат считал себя слишком великим мыслителем, чтобы по доброй воле уйти из жизни.

– Истинно мудрые мудрецы спасают мудрецов, – то и дело повторял он своему коллеге, цепляясь за его плащ и докучая. – Видишь, Арейос, ты вынуждаешь меня носить траур по самому себе! Я больше не живу… – И он вытягивался прямо на земле, поперек дороги, сопровождая своими жалобами идущих к отхожему месту… В конце концов Октавиан помиловал этого несчастного и сделал из него советника.

Итак, Селена отчетливо помнила эту накидку. Так же как и восковые маски на погребальной церемонии отца. Эти бледные «образы», которые несколько месяцев назад она обнаружила в Тимоньере, достали из шкафов, и их надели на лица незнакомые люди, облаченные в ненастоящие доспехи или в широкие черные одежды. Создавалось впечатление, что духи всех Антониев молча склонились над гробом самого выдающегося из них.

Грандиозные похороны. Хотя Клеопатра и была заточена на краю полуострова, она все же добилась разрешения на их организацию и устроила церемонию с царской пышностью, как она привыкла делать все. Но ее дочь этого не запомнила. Тело сожгли на костре или похоронили? Неизвестно. Но точно не забальзамировали, было слишком мало времени. В такой спешке они ограничились тем, что обмыли его, переодели и надушили… Увидела ли она в последний раз черты отца? Заставила ли Царица «внебрачных детей Антония», или, как называли их солдаты армии Октавиана, «маленьких метисов», поцеловать лежавшего на погребальном ложе любимого отца, чтобы растрогать римлян? Селена с силой забрасывала сети в глубину своей памяти и иногда вытаскивала из песков мраморную голову с моложавым профилем и красивыми, ниспадающими на лоб локонами, – но был ли это ее отец или Александр Великий, телом которого, лежащим в хрустальном гробу, она часто любовалась в Соме?

Свою скорбящую мать, свою «последнюю» мать, которую ей никогда больше не увидеть, она помнила только как далекий, стертый временем призрак: женщина в черном, волосы посыпаны пеплом. Без украшений, без золота, без блеска. Хрупкий силуэт, несмотря на большую вуаль.

– Она похудела, сильно похудела, – переговаривались служанки. – Говорят, что она больше не ест, хочет умереть от голода… Кажется, она ногтями расцарапала себе грудь, и в ранах началось заражение.