Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс

«Главкон жив». Демарат описал лишь наименьший из своих страхов. Всего лишь два слова, но их было довольно для того, чтобы превратить оратора в самого несчастного из жителей Эллады и в самого покорного из несчётных рабов Ксеркса.

Персы снова вступили в Аттику, и афиняне — точнее, те немногие из них, кто рискнул вернуться домой на зиму, вновь бежали со всем движимым имуществом на Саламин или в пределы Пелопоннеса. В Спарту со всей поспешностью отправилось посольство во главе с Аристидом, чтобы в последний раз попытаться договориться с упрямыми эфорами и заставить их выставить пехоту, способную остановить агрессора. В противном случае, открыто сказал Аристид, афинянам придётся пойти на союз с Мардонием.

К удивлению афинских вождей, успевших привыкнуть к дорийскому упрямству, после десятидневных задержек и извинений — надо же отпраздновать спартанский праздник Гиацинтеи — эфоры вывели в поле всё своё войско. Десять тысяч тяжеловооружённых гоплитов вместе с лёгкой пехотой, илотами [44] Илоты — земледельцы в Древней Спарте, считавшиеся собственностью государства и по своему положению почти не отличавшиеся от рабов. , вышли на север под командованием полководца Павсания [45] Павсаний (ум. ок. 470 г. до н. э.) — спартанский полководец, победитель персов при Платеях (479 г. до н. э.). , правившего в качестве регента за юного сына Леонида. Подобным образом и все союзники Лакедемона — коринфяне, сикионцы, элийцы, аркадийцы — заторопились к Истму. Все, кто любил Элладу и успел уже впасть в отчаяние, возликовали. Наконец сражение состоится и на суше и варварам придёт конец.

Афинскую колонию в Трезене охватило волнение. Собрался Совет стратегов и проголосовал за решительное сражение с находившимся в Беотии войском Мардония. Аристид должен был привести ещё пять тысяч воинов. На море Фемистоклу предстояло увести все исправные корабли к Делосу, встретиться там с флотилиями союзников и убедить спартанского адмирала напасть на берега Эгеиды, постучавшись в двери самого Ксеркса. Из десяти стратегов громче всех призывал к немедленным действиям Демарат, и голос его звучал столь громко, что Фемистокл посоветовал ему не забывать об осторожности. Гермипп был уже стар, однако люди доверяли ему, а потому назначили командовать войском своего племени. Демарат должен был сопровождать Аристида в качестве основного помощника: дипломатическая подготовка его казалась весьма уместной при улаживании неизбежных трений между союзниками. Кимону предстояло отправиться с Фемистоклом, как и всем остальным, кто сумеет это сделать. Среди приготовлений личные проблемы как-то забылись. Гермипп и Демарат дружно объявили, что замужество Гермионы не состоялось по причине предстоящих военных действий. Старый элевсинец так и не рассказал дочери — и даже своей жене, — почему он изменил собственное решение и не стал принуждать Гермиону к замужеству. Молодая вдова поняла, что получила передышку. Насколько долгой она окажется, знали одни только боги, но Гермиона благодарила Геру за каждый полученный ею день отсрочки. А потом наступило утро, когда отцу пришлось выступить в поход. Дочь по-прежнему любила родителя, невзирая на всё горе, которое он принёс ей. Она полагала, что к подобным действиям его принуждала забота о ней. Гермиона покрыла ярким узором ленты, которыми завязывался панцирь, украсила красными и синими вышивками плащ таксиарха. Расставаясь, Гермиона поцеловала отца. Когда дверь за его спиной закрылась, Гермиона и Лизистра обнялись. Обе они уже отдали Элладе всё, что у них было, и теперь должны ждать решения Афины.

Гермипп и Аристид выступили в поход, но Демарат остался в Трезене. Он говорил, что его дело не война, а дипломатия и что он рассчитывает узнать мнение вождей островов и лично доложить его Павсанию. Демарат не раз беседовал с Фемистоклом, и люди успели заметить, что он отходил от флотоводца хмурясь и всё время грубил тем, кто оказывался рядом. Стали даже намекать, что наварх и оратор поссорились, что Демарат — на взгляд сына Неокла — слишком уж приблизился к Аристиду и, как только начнётся война, между ними начнутся открытые раздоры. Однако всё это были слухи. Внешне Демарат и Фемистокл оставались друзьями: они вместе обедали и обменивались любезностями. Перед отплытием на Делос Фемистокл явился на причал под руку с Демаратом. Сотни очевидцев видели их крепкие мужские объятия, опровергавшие всякую мысль о ссоре, а потом Демарат стоял на песке и выкрикивал дружеские пожелания, пока флотоводец поднимался по лестнице на борт «Навзикаи».

Это случилось в другой день и в другом месте. Гавань Трезена, самая величественная на всём Пелопоннесе, охваченная двумя скалистыми мысами Метаней и священной горой Калаврией, соединяла свои голубые воды с яркой синевой Саронийского залива. У горизонта виднелись берега Эгины и Аттики. Море, солнце, холмы и берег сочетались, образуя гармонию, упорядоченную божественным разумом. Эопис Прекрасноликая — так называли свою гавань умеющие чтить красоту обитатели, и имя это было как нельзя справедливо.

Красота растрогала Гермиону, смотревшую на море со склона холма. Лишь Клеопис была с ней. Молодая вдова на сей раз не так волновалась, как за год до того, когда величественная «Навзикая» отплывала к Артемизию. Теперь плохие вести могут прийти лишь с равнин Беотии. Большая часть флота Фемистокла уже находилась у Делоса. Сейчас с ним уходила лишь дюжина кораблей. Когда эскадра вышла на тёмно-синие воды, гавань опустела, если не считать торгового судна из Карфагена, покачивавшегося на волнах неподалёку от берега. Поднимавшееся к зениту солнце медленно меняло цвет вод: вот на синеве вспыхнула зелёная с золотым отливом полоса, вот на фиолетовых волнах запрыгали искорки… Гермиону вовсе не удивляло, что Тетис, Галатея и все сто нереид так любили свой дом. Где-то вдали на этой искрящейся равнине уснул Главкон Прекрасный, и она не знала, очнулся ли он в стране Радаманта, или же Левкотея и прочие нереиды похитили его, сделав товарищем в собственных играх. Она не печалилась теперь, даже представляя его сидящим в венке из водорослей вместе с хвостатыми, как рыбы, и чешуйчатыми тритонами на пиршестве, за столами из перламутра, над которыми словно птички порхают игривые рыбёшки. Мудрый Фалес сказал, что всё живое приходит из моря. Быть может, и её жизни суждено вернуться в его волны. И тогда она вновь встретит своего мужа — в пределах великого Океана.

Люди направились по домам. Клеопис пристроила зонтик на сухой траве так, чтобы молодая госпожа оказалась в тени, а сама легла возле скалы. Раз уж Гермионе угодно пребывать в задумчивости, она не станет возражать, если отдохнёт и рабыня. Юная женщина предалась собственным мыслям то с радостью, то с печалью, ибо в молодости солнце никогда совсем не уходит за тучи.