Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс

— Конечно. Ведите её отсюда!

— Кирие! Кирие! — однако стиснувшие глотку Лампаксо пальцы Гасдрубала заставили её умолкнуть.

— Кляп! — приказал карфагенянин, и Лампаксо после короткого сопротивления осталась стоять с заткнутым ртом.

Отряд карфагенян без промедления украдкой выступил к морю. Четверо моряков несли Главкона на шесте, продев его под связанные руки и ноги. Формий и Лампаксо шли сами, подчиняясь уколам кинжала, находившегося в руке капитана. Демарат проводил их до берега и проследил взглядом за отчалившей во мрак шлюпкой. Домой оратор направился в одиночестве. Всё сложилось для него самым благоприятным образом. Он избавил себя от проклятия Эриний и от преследования Немезиды. Он проявил необычайное милосердие: Главкон жив. Впрочем, пустыни Ливии — тюрьма крепкая, почти что могила, и рабы в Африке долго не живут. Итак, с Главконом он расстался навеки.

Лодка уже приближалась к кораблю, но Хирам всё ещё сожалел о том, что совесть, неожиданно обнаружившаяся у Демарата, запретила им пустить кровь всем троим пленникам; он уже намекал, что не худо бы ослепить самого опасного из них. Однако Гасдрубал не желал слушать его.

— Разве этот человек не стоит пятисот шекелей? — спросил он. — А сколько дадут на карфагенском невольничьем рынке за слепого пса?

На корабле пленников немедленно убрали в самый тёмный трюм, и Хирам успокоился. Утром кое-кто из соседей удивится тому, что дверь Формия осталась запертой и что не слышно дребезжащего голоса Лампаксо. Конечно же, все решат, что рыботорговец вдруг вернулся в родные Афины. Теперь, когда персы отступили в Беотию, многие возвращались домой. «Бозра» могла спокойно начать свой путь по морю.

Гасдрубал прибыл в Трезен на своём корабле по простому делу. Война помешала грекам собрать урожай, он привёз африканское зерно и теперь возвращался назад с оливковым маслом и солёной рыбой. Однако люди, посещавшие гавань, замечали, что «Бозру» торговым судном не назовёшь. Подобные ей длинные и узкие корабли называли морскими мышами, они хорошо шли под парусами. Кроме того, экипаж был слишком многочисленным для торгового судна. Загрузившись, Гасдрубал задержался на парочку дней якобы для того, чтобы починить оснастку. Но на третий день после ночного приключения в обществе Демарата шифрованное письмо заставило карфагенянина выйти в море. В нём было написано: «Ликон, из лагеря греков в Беотии, Демарату в Трезен. Радуйся. Обе армии много дней стоят друг перед другом. Предсказатели утверждают, что захватчика ждёт поражение; в стычке твои афиняне убили Масиста, начальника всадников в войске Мардония. Впрочем, утрата невелика. Обстоятельства требуют твоего присутствия при Аристиде. Немедленно отошли Гасдрубала и Хирама в Азию с бумагами, подготовленными нами в Коринфе. И поспеши к войску. Ещё десять дней, и мирное стояние закончится. Хайре!»

Прочитав послание, Демарат немедленно отдал Хираму несколько туго скатанных папирусных свитков, строго наказав понадёжнее спрятать, а при опасности выбросить за борт, привязав к свинцовому грузу.

Услышав сии слова, Хирам поклонился ещё более изысканным образом и ответил:

— Не бойся. Я буду хранить их, как жрецы ковчежец Ба ала. Надеюсь, при следующей встрече я буду приветствовать моего господина как повелителя Афин.

С многозначительной улыбкой Хирам отбыл. И спустя какой-то час «Бозра» уже бежала с лёгким ветерком на восток — вокруг мыса Калаврия — на искрящиеся морские просторы. Демарат провожал взглядом корабль, пока он не превратился в тёмное пятнышко на горизонте.

Наконец исчезло пятнышко. Стратег направился домой. Главкон оставил Элладу. Вместе с документами, изобличающими Демарата как сторонника персов. Но возврата не может быть. И, едва засерело утро, с горсточкой слуг оратор оставил Трезен, поспешив к Аристиду и Павсанию в Беотию.

Гасдрубал разместил своих невольников в трюме, куда едва попадало немного света. Кляпы убрали, чтобы узники могли есть, и Лампаксо немедленно подняла отчаянный крик, который удалось заглушить лишь с помощью бича из буйволовой шкуры. Муж её и Главкон сочли ниже своего достоинства присоединять свои голоса к её воплю, не только не способному извлечь их из трюма, но и ещё изрядно повеселившему мореходов. Впрочем, карфагеняне не обманывались в отношении молчания Главкона. Они прекрасно понимали, что имеют дело с титаном, и потому не стали развязывать ему руки. Ноги обоих мужчин оставались словно в колодках между двумя брусьями. Сам рослый Гиб кормил их кашей с деревянной ложки, подслащивая сей деликатес повестями об африканской жаре и строгости ливийцев надсмотрщиков.

Так прошёл день и другой; наконец «Бозра» стала на якорь, и пленники поняли, что находятся в каких-нибудь двух стадиях от свободы, которая тем не менее отделена от них целым Атлантическим океаном. Формий не стал укорять жену, виновницу всей передряги, и Лампаксо с детским пылом всё время уверяла их в том, что Демарат, конечно, не знал, какая участь их ждёт.

— Такой благородный патриот! И что за злой бог надоумил его отдать нас в когти этих гарпий? О, горе нам, горе! Несчастная я.

Мужчины лишь переглядывались и скрежетали зубами.

Формий, подобно Главкону, слышал признание Демарата в ночь их пленения. Сомнений в измене стратега оставаться не могло. Но обоих пленников терзал ужас за участь Эллады. Итак, напрасна жертва, принесённая у Фермопил. Тщетны труды у Саламина. Элладу и Афины ждёт рабство. Мардоний выполнит волю Ксеркса и добьётся победы не доблестью, но изменой.

— О боги, если вы действительно существуете, — Главкон начинал сомневаться в этом. — Если вы обладаете властью, если правда, справедливость и честь стоят больше лжи и обмана, покарайте изменников или же не принимайте более их жертвоприношений.

Главкон боялся не за себя. Он молил богов о том, чтобы Гермиона была избавлена от долгой и постылой жизни, о том, чтобы Артемида скоро сразила её своими незримыми стрелами. Ночь, лёгшая на его душу после бегства из Колона, никогда ещё не казалась настолько чёрной.

Последняя надежда исчезла, когда мореходы на палубе начали поднимать якорь. Вскоре негромкий плеск волн поведал, что «Бозра» снова в пути. Корабль скрипел и стонал, воняло трюмной водой. В отсутствие Гиба Лампаксо вновь принялась стенать и жаловаться:

— Ой, матерь Гера! Ой, матерь Гера, умираю… пошли мне хотя бы глоток воздуха… Мне, самой патриотичной среди всех жительниц Афин.

— Молчи, дура, — буркнул Формий, стараясь поудобнее устроиться на грязной соломе. — Или у нас мало неприятностей, чтобы слушать ещё твой вой?

И он процитировал старое речение Гесиода: